Виталий Губарев - Павлик Морозов

- Ну, дочка, - гремит с порога бас Потупчика, - теперь ты со мной знаться перестанешь!

Дымов притягивает к себе Павла:

- А вы помогайте ей. Ладно? Дежурить по очереди - раз. Выпишем газеты, журналы, книжки - два. В книжках, ребята, про колхозы написано! Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться...

- Товарищ партейный, - спохватывается охотник, - а ужин-то остывает! Брысь, ребята! Заговорили совсем человека!

- Иду, иду, дядя Василь, - поднимается Дымов. - Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть председатель сельсовета поможет вам открыть избу-читальню.

Павел молчит.

- Ну, что ж, скажешь?

- А вы... товарищ Дымов... сами ему скажите...

- Почему так?

Павел снова молчит. Охотник говорит негромко:

- Он с отцом не в ладах.

- Не в ладах?

- Да, ему от отца доставалось... Мне тут по соседству видно... Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.

Дымов быстро оборачивается к Павлу и внимательно смотрит в большие черные глаза смущенного мальчика.

- Так он тебя бил, Паша? - тихо спрашивает Дымов.

Павел наклоняет голову, невнятно бормочет:

- Ничего не бил... дядь Вася... и чего ты... - Он не может найти слов, кусает губу и внезапно оживляется: - Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?

Уполномоченный серьезно смотрит на Павла, соображает что-то.

- Дам, Паша... Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.

Ребята провожают глазами Дымова и Потупчика, усаживаются на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились оконца. Тихо в деревне. В темноте набежал ветер, пошевелил волосы и снова стих.

- А дождь, это самое, и впрямь собирается, - вздыхает Яков и вдруг настороженно прислушивается к чему-то.

С улицы доносится сердитый женский крик:

- Яшка! Яшка!

Яков вскакивает:

- Ой, ребята, пропал! Мать зовет. Иду-у, маманька! - Он перемахивает через забор и исчезает в темноте.

Павел и Мотя сидят молча. Она долго смотрит на его неясный профиль и шепчет:

- Паш...

Он не слышит и сидит по-прежнему недвижно, облокотившись на колено и положив подбородок на ладонь.

- Паш...

- А?

- Ты про что думаешь?

- Да так... - неопределенно повел он плечом.

- А я тоже люблю думать... Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься... Правда? А тебе сны снятся?

- Снятся.

- Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:

- Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.

- Только домов стеклянных не будет - побьются... - Мотя глубоко вздохнула. - Паш, а один раз ты мне приснился...

- Я?!

- Ага. А я тебе никогда не снилась?

- Не... - помолчав, ответил он.

Вдали шумела тайга, все ближе и грозней. Ветер нахлынул на деревню сильный и скользкий, он дышал сыростью далеких болот, запахами лесной плесени и хвои. Острая молния взлетела над крышами и погасла, словно опущенная в воду.

На огороде залаял пес.

- На кого это Кусака? - Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:

- Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю! Кусака!

В избе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.

- Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так...

Павел приподнялся.

- Куда?

- Да разве ж разберешь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди...

- Бежать пора, - он встревоженно вглядывался в темноту, - а то мать заругает.

На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.

- Вот я и думаю, товарищ Дымов, - громко говорил охотник, - ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчует, так великое это дело! А то у нас так: выедет мужик пахать, обопрется на соху, глядь - пень! Перенесет соху - снова пень! Покуда пройдет полоску, рубаха к спине прилипнет и лошадь мокрые бока раздувает. Да гнус еще жалит!

- Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.

- А я трактористкой буду! - сказала Мотя и грустно прибавила: - Только я трактора не видела.

- Увидишь, Мотя! Обязательно... Ого! - воскликнул Дымов, взглядывая на загремевшее небо.

Девочка рассмеялась:

- Старики говорят, в такие ночи коробейники из могилы встают.

- Какие коробейники?

- О, это, товарищ квартирант, дело интересное! - усмехнулся Потупчик.

Он любил поговорить, всегда был рад собеседнику и теперь, довольный, принялся подробно рассказывать историю убийства коробейников.

- Постой, - проговорил Дымов, внимательно выслушав Потупчика, - как звали этого человека?

- Кулуканов... Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище!

- Хм... - Дымов казался очень заинтересованным. - А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдем к свету, дядя Василь.

Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла:

- Ты слышал, Паш?

- Сейчас хлынет, - уклончиво ответил он, глядя в небо. - Я побегу.

Мотя с минуту прислушивалась к шагам убегающего мальчика, потом вышла на середину двора, запрокинула голову. Ее ударила по щеке крупная холодная капля. Она протянула к черному небу руки:

- Дождик, дождик, припусти...

Павел, запыхавшись, влетел в избу. Мать стояла у окна, вглядываясь в темень и кутаясь в шаль. Услышав стук двери, повернулась к сыну, облегченно вздохнула:

- Тебя что ж, хворостиной надо домой загонять?

- Маманька, мы там с приезжим заговорились.

- Заговорились! Вон дождь какой находит... Идем к деду.

- Зачем?

- Отец велел.

Павел помолчал.

- А где братья?

- Давно у деда. Идем скорей, а то отец придет, осерчает.

Павел стоял, не двигаясь, хмуро шевелил бровями. Брови у него крутые, черные, над правой - маленькая коричневая родинка.

- Ну, идем же, Паша.

Он вдруг сорвался с места, подошел к матери, зашептал горячо:

- Маманька... почему, как плохая погода, нам всегда к деду идти? Почему? Опять к нему хромой из лагеря придет?

Мать быстро наклонилась к сыну:

- Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела! Слышишь, сынок? Сердце у меня болит - прибьет он тебя!

Мальчик смотрел в бледное лицо матери, в ее встревоженные, усталые глаза и чувствовал, как у него начинает дрожать подбородок. Он легко высвободился из рук матери, надел длиннополую куртку, широкий отцовский картуз.

- Я к Яшке Юдову пойду. Сегодня из Тавды газеты пришли, читать будем.

- Ну, ступай... А я у деда буду.

Они вышли вместе. Павел дождался, когда мать исчезла в темноте, и, озираясь, присел под сараем.