Николай Глебов - Карабарчик. Детство Викеши. Две повести

За берёзовым колком, стоявшим на тракте в Раздольное, Викеша увидел Назарку Сорокина. Он шёл, размахивая порожним туеском, и беспечно насвистывал.

— Ты куда? — удивился он, увидя Викешу на телеге.

— В Раздольное. Мы там жить будем, — звонко отозвался Викеша. — Я-то пока не насовсем. Скоро вернусь. Скажи ребятам, чтобы за голубятами посмотрели, в гнезде они сидят под крышей старого амбара. Да глядите за ними хорошенько, а то кошки съедят.

— Ладно, — послышалось с обочины. Проводив взглядом телегу, Назарка вновь засвистел.

Торговая слобода Раздольное находилась и тридцати верстах от Озёрной, и Булыгины приехали туда только под вечер. Викеша с удивлением смотрел на большие каменные дома и фигурные решётки возле них, на огромные лабазы, на людную площадь, где стоял памятник Александру второму, ни магазины, лавочки, карусель с деревянными лошадками (хорошо бы прокатиться!). Он ёрзал на сундуке, стараясь получше разглядеть всё.

Остановились возле большого дряхлого дома, недалеко от церкви. Отец с трудом открыл покосившиеся ворота и ввёл «кабловича» на заросший бурьяном двор.

— Вот и приехали. Слазь, — сказал он. — Здесь жить будем.

Викеша огляделся. Дом показался ему вымершим. В глубине двора виднелись две покосившиеся амбарушки, похожие на дряблые опёнки. По бокам тянулся ветхий забор, который еле-еле держался на подпорках. Несколько унылых акаций и кустов боярышника дополняли картину запустения.

Пролетела стая галок, недалеко бумкнул колокол. Из-под крыльца вылез вислоухий пёс со впалыми боками, подошёл к телеге, обнюхал колёса и, улёгшись в тени, принялся искать блох.

Викеше стало тоскливо: вспомнил дом, утопающий в зелени огромных тополей, зеркальную гладь озера, таинственный шорох камышей, голубое небо, мычание коров, идущих с пастбища, весёлых ребят… Вздохнув, он прижался к матери.

Отец поднялся по шатким ступенькам на крыльцо и постучался. Через полуоткрытую дверь высунулась трясущаяся голова старухи с крючковатым носом, отвислой губой и прошамкала:

— Проходи, Стёпа. А Дарья где?

Старуха вылезла на крыльцо и, прикрыв глаза от солнца, оглядела двор. — Дарья, Дарьюшка, — поманила она рукой Дарью, — заходи. А-а, это и есть Викеша, — круглые совиные глаза хозяйки остановились на мальчике. — Проходите.

Комнаты были низенькие, и в них стоял затхлый воздух. Осторожно усевшись на краешек стула, Викеша украдкой посмотрел на старуху. Шлёпая стоптанными башмаками, она ходила взад-вперёд, собирая на стол. В душе Викеши рождалось неприязненное чувство. «Баба-яга, настоящая баба — яга, костяная нога», — подумал он про хозяйку старого дома и вновь унёсся мыслями в деревню к бабушке Авдотье Максимовне. «Та хорошая, ласковая, а эта глядит, как сыч». — Мальчик отвернулся.

Над старым диваном висел портрет какого-то мужчины. «Лучше уж на него смотреть, чем на эту ведьму», — решил Викеша. Из разговоров за столом Викеша узнал, что хозяйка старого дома Фёкла Степановна Расторгуева является родственницей его матери и что завтра они пойдут к какому-то нотариусу составлять дарственную бумагу на дом, который переходит к Дарье как наследнице.

Через неделю в Раздольное приехал дед. Викеша радостно бросился к нему на шею.

— Ну как, глянется тебе в Раздольном? — спросил Булыгин внука.

— Не-ет, — протянул Викеша, — ребята здесь озорные.

И Викеша рассказал такой случай. Как-то раз он бродил по своему двору и не заметил, как оказался возле забора. Викеша не знал, что в щель за ним давно следила пара чьих — то озорных глаз. Неожиданно кто-то сдёрнул с его головы фуражку и перекинул её на другую сторону забора. Викеша приподнялся на руках и увидел незнакомого мальчика в опорках на босу ногу и в грязной рубахе, поверх которой был накинут фартук, как у всех сапожных учеников. Приплясывая, оборвыш вертел в руках фуражку. «Ты чей?» — крикнул он Викеше. — «Булыгин». — «Вы у Расторгуихи живёте? У Сычихи?» — «Это теперь наш дом», — важно произнёс Викеша и, помолчав, попросил: — «Фуражку-то отдай». — «А ты видел Москву?» — не унимался озорник. — «Не-ет». — «Тогда лезь сюда, я покажу, заодно и фуражку отдам».

Викеша перевалился через забор и подошёл к мальчику. — «Стой тихо. Сейчас буду показывать».

Чумазый плотно прижал ладонями уши доверчивого мальчугана и стал приподнимать его от земли. Викеша завопил от боли. — «Ну, что, видел Москву? Эх ты, тюря! На фуражку», — оборвыш нахлобучил её по самые глаза Викеше, дал ему пинка и убежал.

— У нас в Озёрной ребята лучше, — заключил свой рассказ Викеша.

— Если тебе не глянется в Раздольном, живи у меня.

— Мне учиться надо, — вздохнул Викеша. — Осенью я в школу пойду.

— Учиться тебе надо обязательно, а то затопчут.

— А я в сторону отойду, — простодушно возразил Викеша.

— Отойдёшь в сторону, к стене прижмут, — ухмыльнулся старик. — Ну, ладно, ученье ученьем, а сейчас поедем в Озёрное, поживёшь у меня до осени.

Раннее утро. Спокойная гладь озера серебрится под лучами солнца. В густых камышах слышны голоса птиц; с жалобным криком — пи-вик, пи-вик — кружатся чибисы. Дед стоит в лодке и, медленно отталкиваясь шестом, направляет её к сетям. Длинные волосы, схваченные топким ремешком, пестрядинная [41] Пестрядина — грубая ткань из разноцветных ниток. рубаха до колен, такие же штаны — всё это делает деда похожим на монаха. Напевая что-то церковное, он выбирает сети из воды, и на дно долблёной лодки шлёпается крупная рыба. Викеша с любопытством наблюдает, как, высоко подпрыгивая, мечутся караси и краснопёрые окупи, и думает: «Ну почему дедушку зовут пчелиным волком?.. Ведь он такой добрый, ласковый… И непонятно, за что его ненавидят и боятся мужики». Дед напоминает Викеше кроткого отшельника, который кормит из своих рук большого медведя. (Бабушка говорила, что это святой Серафим Саровский).

Но почему же тогда дедушку называют не Серафимом, а каким-то Мухоедом? Недавно Архип Сорокин так и сказал: — Мухоед.

— Дед-мухоед, дед-мухоед, — чуть слышно повторил Викеша незнакомое слово.

— Ты чего там бормочешь? — старик сердито повернулся к внуку.

Викеша смутился и ответил не сразу. Он чувствовал, что мухоед — бранное слово, и дед начнёт допытываться, от кого да когда слышал, и уж тогда Архипу Сорокину не посчастливится. Ведь сидел же в каталажке отец Сёмки Худякова… А за что? Да просто за «пчелиного волка».

— Так я, ни о чем, — Викеша отвернулся и стал следить за полётом скворцов.

Вернувшись домой с утренней рыбалки, они поели свежей ухи с луком и перцем и занялись каждый своим делом. Викеша побежал к Назарке, дружба с которым крепла с каждым днём. Правда, Назарка — обманщик. Он часто берёт Викешкины бабки, божится, что отдаст, но всякий раз обманывает. Викеше бывает обидно. Он уходит на берег озера и подолгу глядит на лёгкие волны. Ему кажется, что вот-вот поднимутся со дна озера тридцать три богатыря и потребуют от плутоватого Назарки Викешкины бабки. Но богатыри не показываются и, вздохнув, мальчик уходит домой.