Елена Серебровская - Начало жизни

Маша задумалась: она впервые в жизни видела вора. Она не знала, что вор может быть так прилично одет и так вежлив в обхождении.

Как-то вечером папа сидел за своим столом над книгами. Маша и Сева, скинув веревочные вязаные туфли, забрались с ногами на диван. На коленях у них лежала толстая книга с раскрашенными картинками — Брэм. Маша показывала младшему брату картинки, переворачивая страницы чисто вымытыми руками.

В комнату вошла Зоя. Она зябко натягивала на узенькие плечи шерстяной серый платок. Глаза у нее были почему-то заплаканные, но она молчала. Молча подсела к детям и стала рассеянно рассматривать нарисованных в книге зверей и птиц.

— Эта птица называется марабу, а этот, пониже ростом, — пеликан, — объясняла Маша. Мельком взглянула на Зою, нагнувшуюся тоже над книгой, и увидела, как в уголках ее красивых продолговатых глаз быстро-быстро накапливались слёзы. Накопились, перелились через нижнее веко и длинная прозрачная дорожка побежала через всю щеку. Зоя плакала.

— Зоечка, кто тебя обидел? — удивленно спросила Маша, обнимая свою молодую тетю.

— Никто, не обращай внимания, — шепнула Зоя. Она не хотела, чтобы ее слёзы заметили взрослые.

Они заметили. Но так как они были людьми сдержанными, то не стали расспрашивать девушку, не стали допытываться: захочет, сама расскажет, а не захочет, — так и не к чему вынуждать.

Когда Анна Васильевна села с ней рядом шить, Зоя сказала тихо, не глядя на сестру:

— Федор Андреич погиб. Артем, помнишь? Еще я ему, когда была маленькой, записочки в носках носила с Настасьей Ильиничной. Я тебе рассказывала.

— Артем? Как же это случилось? Ведь война кончилась, — сказала взволнованно мама.

— Написано — катастрофа аэровагона. В Москве II Конгресс Коминтерна идет, так вот, — придумали прогулку на каком-то аэровагоне… Изобретенье новое. Посадили туда семнадцать человек делегатов конгресса и Артема во главе… Ну, и авария, якобы…

— Как же можно на непроверенный вид транспорта… Рисковать жизнью таких людей… — сказала мама.

— Даже ты понимаешь, беспартийная, — горячо подхватила Зоя. — Это не случайно всё. Это люди Троцкого устроили, наверно. Ох, и ненавидели они его. Ты знаешь, как Ленин любил нашего Артема? Он во всем ему доверял. Анечка, я же знала его, видела, какой он был товарищ… Он мне один раз… хлеб свой отдал, когда голодали. Хлеб… Он меня звал «маленькая Зойка».

И она заплакала, уже не сдерживаясь. Анна Васильевна гладила ее вздрагивавшие плечи, а Зоя сквозь слёзы повторяла: «хлеб отдал… хлеб», как будто это была главная заслуга выдающегося деятеля революции.

Дома Маша была предоставлена самой себе. Она вырезала из твердой бумаги человечков, надевала им бумажные платьица, сложенные вдвое, раскрашивала их цветными карандашами. Куклы гуляли по картонному театру, разговаривали, представляли «Красную Шапочку» и «Кота в сапогах».

Театр Маша полюбила с первого же знакомства с ним. Когда ей было четыре года, тетя Зоя пришла за ней и отвела на детский праздник. Сцена театра показалась Маше огромной, а выбежавший на просцениум актер в зеленой куртке и шляпе с пером показался великаном. Всё в нем было резче, ярче, чем у обыкновенных людей: красные губы, румяные щеки и черные брови, красивые каштановые кудри. Он выбежал, посмотрел на публику веселыми глазами и заявил:

Потом этот красавец отошел в сторону, и все увидели трех сыновей мельника и их наследство, в том числе большого, ростом с двенадцатилетнего мальчика, кота в высоких сапогах с отворотами и в шляпе с пером. Это было необыкновенно — кот разговаривал и вообще был умнее многих людей. И долго потом в Машиных ушах звучали слова красавца в зеленой куртке:

Дома Маша созывала в комнату всех своих малолетних друзей и множество раз разыгрывала «Кота в сапогах».

Мама заметила, что Маша часто играет в театр. Однажды она спросила:

— Хочешь участвовать в спектакле на самом деле?

Маша замерла от счастья:

— Хочу.

— Только роль большая, длинная. Много учить надо.

— Я всё выучу, — испуганно поспешила сказать Маша — не передумали бы брать ее.

Назавтра мама принесла тетрадку, в которой карандашом была переписана пьеса «Апрелечка». В этой пьесе действовали Зима и Весна, Дед -Мороз, снежинки и полевые цветы. Все танцевали и пели песенки. Пьесу со чинила детдомовская учительница музыки.

— А меня красиво нарядят? — спрашивала Маша.

— Красиво. Ты должна выучить всё, что говорит Апрелечка. А то не примут.

И Маша выучила. Она выучила даже за Деда-Мороза.

Мать повела ее в детдом. Они вошли в зал, где на возвышении была устроена маленькая сцена с настоящим занавесом.

В зале стояло пианино. За ним сидела тетка в высокой старомодной прическе с кукишем из желтых волос. Она играла и громко говорила:

— Раз-два-три, раз-два-три! Повторить: раз-два-три, раз-два-три!

Четыре девочки делали под музыку танцевальные упражнения. Девочки были в коротеньких белых юбках. Маша узнала одну их них, Дуню Фролову, которую ей когда-то показала мама: это была девочка из Поволжья, где люди голодали. У нее все умерли, и она неизвестно как доехала в товарном вагоне до города Харькова, где ее взяли в детдом. Стриженая, с мальчишеским чубчи ком, она очень легко выделывала танцевальные па, легко отводила в сторону и назад маленькую ловкую ножку. Она уже окрепла, откормилась, и, глядя на нее, трудно было поверить, что год назад эта девочка еле стояла на ногах.

Репетиции не нравились Маше потому, что все играли в своих обычных платьях. Дед-Морозом был мальчишка с голым подбородком, в брючках из «чёртовой кожи» и серой детдомовской рубашке. Не все знали свои роли, учительница литературы подсказывала им по тетрадке и часто повторяла: «Слушайте суфлера. Я буду тут, за занавесом, — слушайте, я буду суфлировать!» А сама всё подсказывала.

Наступил день спектакля. Машу отвели за сцену в класс, где на партах лежали пестрые охапки костюмов. Ей дали какой-то совсем не нарядный костюм, — юбку, на которой были пришиты фиалки, и венок на голову. Она попросила другой, но учительница литературы засмеялась и сказала, что это — костюмы весны, царевны, а она играет простую девочку Апрелечку.

Потом Машу разрисовали, подвели ей бровки, вместо которых у нее блестели на лбу редкие золотистые волоски, нарумянили, подвили волосы.

Все стали на свои места, и занавес поднялся. Маша лихо говорила свою роль, а когда надо было молчать — поглядывала в зал. В зале было битком набито. Где-то там сидели няня, Люся Светличная и Славка, но найти их в этой тесноте было невозможно.