Раиса Григорьева - Крестьянский сын

— Иди, иди давай. Тех пугай, которые виноватые. А нам бояться нечего. Иди, паря, от греха, а то, не ровен час, у меня рука тяжёлая.

— Дя Мирон!

Ну что будешь делать? Ушёл в дом и дверью хлопнул. Как ему растолковать?

Отец укладывался спать, когда младший сын, вернувшийся с гулянья, бледный от какого-то непонятного волнения, стал его настойчиво просить выйти, поговорить. Да осторожно, чтоб даже мать не догадалась.

— Говоришь, так и поехал на ночь глядя? А перепутать чего-нето, переврать не могла эта девчонка?

— Нет, она хоть перепугалась и понять не поняла, что к чему, а рассказала всё как было…

Стоя у своих ворот, Костя видел, как отец направился к дому Скобельниковых. В окнах вспыхнул свет, заметались тени.

Потом так же внезапно свет погас. Отец снова показался на улице. Костя сорвался в бег, догнал:

— Батя, мне велите, что говорить, я всех обегаю.

— Иди домой. Тебя, вишь, не послушал Колесов.

— А вы научите, как говорить, чтоб поверили…

В эту ночь, утомлённые сутолокой праздничного дня, пореченцы крепко спали. Лишь немногие слышали, как в неурочный час по улицам громыхали телеги, увозя своих хозяев со всеми детьми и домочадцами и наскоро собранным скарбом подальше от неминучей беды, как сонно мычали привязанные к телегам коровы. А кто и слышал, так внимания не обратил: известное дело, праздник. Гости из других деревень по домам разъезжаются…

Каратели въехали в Поречное рано утром. Село только просыпалось. Никто ещё не успел уйти в поле, в луга, на льняные стлища.

Два офицера с солдатами с ночи сидели в сёдлах, не выспались. На коротком привале подбодрили себя водкой, но сил она не прибавила. Разве только усилила раздражение и злость на это село, где, несмотря на угрозы и запреты, двенадцать семей, а то и больше, связаны с партизанской шайкой. Но сегодня этому придёт конец. По дорогам, ведущим из села, отряд оставил заслоны — никто незаметным уйти-выехать не сумеет.

Старый сборненский сторож Трофим Гавриленко, открывая сборню перед непрошеными гостями, с перепугу никак не мог попасть ключом в замок и первый получил угощение: ремённая плётка с размаху обжалила спину, оставив горячий след.

Очень скоро к сборне прибежал староста Максюта Борискин, кланялся господам офицерам, просил к себе отзавтракать чем бог послал. Начальник отряда отказываться не стал, только сказал, что сначала дело надо сделать. Очень распущенное село — целое разбойничье гнездо в нём обитает, а он, староста, об этом известить не поторопился. Пришла очередь Максютиным рукам трястись.

Старший офицер потребовал провожатого для своего помощника с солдатами, которые должны были арестовать и привести сюда к сборне всех, кто поименован в привезённом списке. Борискин провожатым послал старика Гавриленко, в качестве понятого отправился Никодим Усков.

Сам начальник отряда с небольшой охраной остался ожидать арестованных здесь, коротая время за походной чаркой и небольшим припасом, который бегом принесла старостиха.

Карателей в Поречном ещё никогда не было. Многие крестьяне даже не слышали, что это такое, однако недоброе почуяли все. Одни затаились в домах, боясь выглянуть наружу, другие старались нарочито выказать равнодушие: дескать, нас не касаемо, нам и ни к чему.

У старосты, у попа Евстигнея, у Поклоновых другая маета. Там засуетились, заметались хозяйки: вдруг да господа заезжие офицеры не погнушаются ихнего хлеба-соли откушать. Поклоновская стряпка вместе с Груней и мальчишкой-кучерёнком гонялась по двору за курами. Хлеб-соль предполагалось изрядно сдобрить курятиной.

За солдатами, идущими по улице вместе с офицером и двумя понятыми, увязались мальчишки. Ребята постарше — Костя, Гараська, Стёпка, Николка — наступали солдатам чуть не на самые пятки. Один солдат, взяв ружьё наизготовку, велел мальчишкам отстать. Чёрное круглое отверстие дула винтовки поочерёдно заглянуло каждому в глаза. Мальчишечьи босые ноги сами собой приросли к земле. Теперь за отрядом можно было следить только издали. Вот он приблизился к воротам Ивана Немогутного.

— Открывай! — зычно разнеслось по улице.

На крики, удары прикладов, отбивающих от ворот щепки, никто не выходил. По всей улице отчаянно лаяли собаки. Кто-то из солдат перемахнул через забор, раскрыл ворота. Отряд ввалился во двор. Несколько мгновений было тихо, потом снова грязные ругательства, крики, звон разбитых стёкол, стук прикладов по дереву: крушили дом, в котором не застали ни одной живой души. У ворот тряслись Стёпкин отец и Никодим Усков, понятой.

Возле дома Скобельниковых повторилось то же самое. Только ворота Мирона Колесова открыл сам хозяин. Отступая спиной к крыльцу, кланялся офицеру в ноги, клонил седоватую нечёсаную голову до самой земли, повторяя:

— Милости просим, мы ни в чём не виноватые, милости просим.

Его схватили, стали пинать, бить. Выскочила старуха, мать хозяина, сноха — солдатская вдова, ребятишки. Их отпихивали, отгоняли прикладами, как собачат. Старуха истошно завыла — её отшвырнули, она ударилась головой о крыльцо и замолкла. Сноху один из солдат затащил к амбару, бросил внутрь и припёр дверь снаружи колом.

Оцепенело глядели, прислушивались соседи.

Когда к начальнику отряда притащили до полусмерти забитого Колесова и сказали, что остальные как сквозь землю провалились вместе с детьми и стариками, офицер, ругаясь и проклиная это чёртово село, отдал своим подручным новую команду.

Поскакали по улицам верховые с винтовками наперевес. Всем жителям, от мала до велика, приказ — явиться на площадь перед церковью. Кто позволил себе медлить, того подстёгивали солдаты. Прикладами, штыками, нагайками — все, все, все вон! На площадь!

На выжженной августовской жарой площади народу всё прибывает. Люди не понимают, зачем их сюда согнали. К чему это солдаты составляют телеги рядком, четыре или пять телег. Да ещё верёвками связывают, а под колёса камни кладут, чтоб не раскатывались. Помост. А чего на нём показывать?

Многие настолько не понимают происходящего, что ещё могут думать о всегдашнем, обыденном. Рябая певунья Настя очутилась в толпе рядом с Груней, обрадовалась.

— Груняха, здравствуй-ка! Ты чего вчерась в хоровод не пришла? Уж мы тебя ждали, ждали… (Лучше б она не спрашивала этого. Вон совсем близко стоит Федька. Оглянулся на голос, увидел Груню, её округлившиеся от страха глаза.) Где хоть была-то?

— Да там и была, — растерянно шепчет Груня, — у речки. Только маленько опосля пришла. А вперёд-то я, — Грунин глаз опасливо косит в сторону Федьки, — вперёд-то я к матери сбегала, проведать, вот и припоздала. (Слышит или не слышит Федька?)

А он слышит. Только зачем ему? Пропускает мимо ушей.