Петр Незнакомов - Рассказы

В то лето мы мало играли в футбол. Нашими беспокойными сердцами овладело новое увлечение. Все городские мальчишки загорелись страстью к собиранию крышек от папиросных коробок. Эти красочные картонки мы называли «картами», мальчишки вели ими бойкую торговлю, менялись, играли во всевозможные игры. Особенно высоко ценились «трудные карты», которые можно было раздобыть только на пристани, у иностранных моряков. Обладатель такой «карты» был настоящим счастливцем; чтоб ее заиметь, ребята проявляли чудеса находчивости, хитрости и отваги.

Наша «Шипка» вся отдалась этой страсти. «Шипкинские» разведчики, словно ищейки, ходили за каждым моряком, который сходил на берег, и не выпускали его из виду до тех пор, пока «карта» не попадала в наши руки.

Однажды к месту сбора — к сапожной мастерской Душко — прибежал запыхавшийся разведчик с главной улицы. Он сообщил Наско, что в кондитерской «Малина», самой большой кондитерской города, сидит и пьет кофе моряк с только что прибывшего итальянского корабля «Милан». В кармане у моряка находится чудесная яркая коробка сигарет, такая коробка, какой никто из нас до сих пор не видел. По команде Наско вся «Шипка» пустилась стремглав к кондитерской. Моряк был там. Он сидел за столом у витрины и курил. Коробка лежала возле пепельницы, но с улицы нельзя было видеть, что она собой представляла. Одно было бесспорно — что она «трудная».

Наско немедленно распределил силы. Тотчас же были расставлены посты по всем улочкам близ кондитерской. Наблюдатели должны были предупредить о возможном приближении охотников из других ватаг, которые с нами конкурировали.

Три шипковца, в том числе и сам Наско, уселись перед кондитерской на тротуаре и начали играть в «даму». Но при этом они обязаны были зорко следить за моряком. Так как у меня было самое «благородное» и совсем еще детское лицо (от чего я очень страдал и завидовал всем остальным) и так как я один-единственный в группе носил сандалии на ногах, на меня была возложена задача войти в кондитерскую, пройти между столами и незаметно посмотреть, сколько в коробке осталось сигарет. Я выбрал удобный момент и с встревоженным лицом нырнул в широко раскрытую дверь.

— Тебе что, мальчик? — окинул меня недружелюбным взглядом облокотившийся на стойку сонный кельнер.

— Я ищу папу, — соврал я и глазом не моргнув. — Он не пришел к обеду, и мать беспокоится…

— Нет его здесь, твоего отца, — сказал кельнер. — Ступай-ка отсюда!

— Можно посмотреть, какое у вас есть пирожное? — спрашиваю я, всматриваясь в витрину.

— Больно много у тебя денег на пирожное! — презрительно сказал кельнер. — Погляди-ка лучше на себя, какой ты красавец…

В это время моряк открыл коробку, чтоб взять новую сигарету. Быстрый взгляд — и больше нет нужды оставаться здесь и нести всякий вздор этому сердитому кельнеру. Я пулей вылетел на улицу, не забыв, однако, показать ему язык.

— Ну? — спросил Наско.

— В ней самое малое пятнадцать сигарет, — шепотом доложил я, усаживаясь на тротуар.

— Эх, будь ты неладно! — выругался Наско. — Теперь придется ходить за ним следом до самого вечера.

Мы и на самом деле как тени двинулись за моряком. И куда только не заходил этот проклятый моряк! Сперва он поплелся вдоль главной улицы, лениво переставляя ноги и рассеянно глядя на витрины. Потом свернул в улочку, где было множество лавчонок армян и греков-менял. В одной такой лавчонке он как будто разменял деньги и долго шушукался со старым остроносым, похожим на крысу менялой.

Часа в четыре он побрел к морскому парку, который горожане обычно называли бульваром. Тут он сел на скамейку и задремал от жары. Выставив наблюдателя, мы укрылись за ближайшими кустами и улеглись на выгоревшей траве.

Нас разбудил пронзительный свист. Это был сигнал часового… Выглянув из-за кустов, мы увидели, что к нашему моряку пришел другой, видимо с того же «Милана». Они долго о чем-то говорили на своем звучном непонятном языке и, черт их возьми, как будто забыли про сигареты. Видя такое положение, мы решили напомнить им и послали к ним самого рослого из нас, полного веснушчатого паренька по прозвищу Муссолини (он очень напоминал собой карикатуру на итальянского диктатора, которая в ту пору часто печаталась в газетах). Муссолини не торопясь приблизился к морякам и сказал:

— Алло, Джон! Дай папиросу! Папиросу дай!.. Ац коман…

Моряки прервали разговор и с удивлением уставились на парня.

Видя, что его язык им не понять, Муссолини начал объяснять жестами. На этот раз ему повезло — моряки засмеялись. «Наш» достал из кармана коробку с сигаретами и подбросил одну сигарету в воздух — Муссолини поймал ее. Матросы закурили. Теперь в коробке осталось девять сигарет (три моряк выкурил еще по пути сюда). Это был успех, большой успех. Но радоваться было рано. Вскоре моряк встал и пошел вниз по раскаленной улице, которая вела к пристани. Двое из нас пошли следом за ним. Остальные должны были добираться к пристани окольными путями, чтоб не было так заметно. Сборным пунктом мы избрали жалкий скверик между двумя портовыми барами. Если моряки затеют в баре попойку, как обычно бывало, «карта» нам обеспечена. Мы по опыту знали: когда человек пьет, он много курит. Опасность для себя мы видели только в одном: моряки могут через главные ворота уйти на корабль. Через эти ворота нас, мальчишек, не пропускали. В воротах день и ночь стояли церберы в синих мундирах, а они питали к нашему брату звериную ненависть. Стоит морякам уйти к причалу через главные ворота — только мы их и видели, если не решимся на какой-нибудь рискованный шаг.

Наших двух дозорных мы застали сидящими с довольным видом на ограде скверика.

— Где они? — спросил Наско.

— В баре! — кивнули головами разведчики.

— Пьют?

— Заказали по одной анисовке.

— Что для них рюмка анисовки! — озабоченно сказал Наско. — А как насчет сигарет?

— Курят. Вон они там оба.

Наско и я медленно прошли мимо открытой двери первого бара. Сведения подтвердились — моряки, сидя у столика, молча курили. Перед ними стояло по полрюмки анисовки.

Мы пробыли в сквере еще два часа. Я дважды заходил в бар якобы поискать своего отца, о котором очень беспокоится моя мать. В коробке моряка оставалось всего-навсего четыре сигареты. Надежда на то, что мы станем наконец обладателями огромного богатства, становилась все более реальной. Но, как только солнце стало клониться к закату и высокая станционная каланча вся засверкала позолотой, словно на картинке, надежда вдруг погасла. Наш моряк встал, расплатился и быстрым, неуверенным шагом направился к главным воротам пристани. Мы побежали за ним следом. Стражник в воротах лениво отдал честь, моряк двумя пальцами коснулся обшитого золотом околыша своей фуражки и вошел в недоступный для нас порт. Еще немного — и он потеряется в шумной толпе набережной, и тогда… прощай наше сокровище, наша драгоценная «трудная карта»!