Валерий Приемыхов - Двое с лицами малолетних преступников

— У вас телефон есть? — спрашиваю.

— Нет, — говорит она, — у нас селектор, служебная связь.

Хорошая мысль пришла Винту в голову.

— Кухня, — говорит он, — можно отцу Эллы позвонить.

— Его уж и на работе нет.

— Не скажи! Начальники допоздна сидят.

— Тетенька, — говорю я, — а вы можете начальнику узла позвонить? Мы его знакомые.

— Боязно. Вдруг осерчает?

— Нет, — говорит Винт, — он обрадуется!

— Что с вами делать, не знаю…

Подумала тетенька, попереживала, повздыхала и стала разыскивать по селектору начальника железнодорожного узла. Нажимает кнопку, говорит в ящичек:

— Дежурненькая, начальника узла можно?

Кнопочку включает, а оттуда голос:

— Ушел давно.

— Дежурная, будь ласка, позвони домой по телефону. На девяносто третьем сидят два мальчика, они по ошибке из поезда выскочили…

— Сева и Витя, — шепчу я, — которые марки собирают.

— Сева и Витя, которые марки собирают…

— Попробую, — сказала дежурная и выключилась.

— Попадет мне за вас, — покачала головой наша тетенька. — Начальник тоже марки собирает?

— Интересуется.

Затрещал селектор.

— Девяносто третий! Пусть никуда не уходят, у тебя сидят, слышишь?

— Хорошо, — ответила тетенька.

Ждали мы, ждали, успели заснуть. Винт просто так, а я у него на плече. Тетенька растолкала нас:

— Говорите!

Мы к аппарату, а оттуда голос Эллы:

— Мальчики, что случилось? Как вы там?

— Эллочка! — кричу я радостный, будто она мне родная мать. — Элла, ты на нас не обижайся, пожалуйста!

— Не буду!

— Спасибо тебе большое. Мы никак отсюда выбраться не можем, предупреди родителей. Мы тебе отплатим чем-нибудь, Эллочка!

— Все будет хорошо. Не падайте духом.

Тут другой голос вмешался, ее отца:

— Кто девяносто третий?

— Мересова, — сказала тетенька.

— Мересова, в три на проход пойдет маневровый. Остановите, скажите, мое распоряжение…

Совсем поздней ночью нас посадили в маневровый паровоз «ОВ». «Овечка» называется. Его без вагонов перегоняли на какую-то станцию. К «маневрушкам» презрительно относятся, а зря! Огонь в топке ревет, паровоз на рельсах качает, тендер скрежещет. Красота!

— Вижу зеленый, — говорит помощник машиниста.

— Зеленый, — повторяет машинист.

— Дяденька! — кричит Винт. — Свистните еще раз!

Машинист добрый попался, протягивает руку, и свист на сто километров вокруг. Кочегар топку откроет, вся кабина пламенем освещается, лицо жжет, а он уголь подбрасывает, грохает дверцей, кричит:

— Курите, наверно, шпана?

— Нет! — кричим. — Некурящие пока!

— Здоровенькими помрете! — хохочет кочегар.

Машинист укоризненно на кочегара смотрит, головой качает. Помощник — молодой, строгий — все время вперед смотрит, не улыбнулся нам ни разу. Я влюбился в них во всех, даже в строгого помощника машиниста. Почему-то казалось, будто народу в мире так мало, что надо благодарить этих паровозников, радоваться, что не выгоняют и взяли тебя в компанию.

Еще собаки не просыпались, не ходили машины, а люди смотрели последние сны, когда мы приехали домой. Наш маленький старинный вокзал с колоннами блекло светился в утреннем сыром воздухе. Асфальт блестел после ночного тумана. На пустом перроне нас ждали два человека: Элла и ее отец. Элла в плащике и необыкновенной вязаной шапочке с красным помпоном, ее высокий папа — в фуражке и железнодорожной шинели.

Паровоз тормозил очень медленно. Они терпеливо нас ждали. Два, в общем-то, чужих человека, даже не из нашего города, которых никто не заставлял не спать всю ночь, а потом идти на вокзал встречать ничем не знаменитых вредных пацанов, сбежавших от милиции.

— Клянусь, — сказал Винт, — если она в беду попадет, я ее выручу.

Через полчаса мы входили к Винту в дом. Умела Элла людям в душу влезть, вот что я скажу! Отодрали бы Винта, меня к ним на порог не пускали бы месяц за плохое влияние на товарища. А тут младшая сестренка, говорить еще не умеет, а к Элле на колени мостится: «Иля! Иля!», брат-первоклассник ей в рот смотрит. Отец Винта, неразговорчивый, хмурый, матери приказывает:

— Прими гостью. Бывают же дети порядочные у людей!

На столе конфеты, печенье.

— Кушай, Эльвирочка, — приглашает мать, — кушай, пожалуйста. Дай я Катьку заберу.

А нас вроде не существует. Так, между прочим, Винту по затылку хлопнула, но застеснялась Эллы, сказала лицемерно:

— Кушай, сыночек, кушай, кормилец… — И мне: — А что ты сидишь?!

После такого ничего в горло не лезет.

— Уж ты не бросай этих обормотов, — говорит мать Эльвире, — а то им, чертям, одна дорога — в тюрьму…

…А у меня дома еще смешнее. Ждут меня всей семьей: бабушка, мать и отец. Они подумали, я один явился, поэтому не стесняются — лица у всех каменные, отец ремень снимает. Но показалась Элла — они Проводы Зимы изображают: счастливые, улыбаются; отец незаметно ремень под диван сунул.

— Здравствуй, Эллочка, — поет моя мать, — здравствуй, голубушка…

Ощущение, она им дочь родная, а я макулатуру пришел собирать.

— Вы мне обещали, — говорит Элла, — не трогать Севу.

— Конечно, — кивает отец. — Мы его любим. Сын, какой-никакой…

— Как я хотела девочку! — говорит мать. — Идемте чай пить!

По забывчивости я оказался последним. Тут меня бабка как по затылку треснет, — думал, голова отвалится.

— Как вы считаете, Элла, — спрашивает отец, — может, им с Виталием дружить не надо?

Вот до чего мы докатились с поисками любимого в жизни дела!

Повторяю: умела Эльвира людям в души лезть. Дома у меня она заикнулась о герани: какой, мол, милый цветок. Эта самая герань всю жизнь у нас на окне стоит. Еще в третьем классе меня бабушка за нее гоняла — я авторучку промывал и чернила в цветок вылил. В воскресенье с утра ко мне вся семья пристала: тебе к Эллочке в гости, чистую рубашку надень, причешись. А бабушка горшок с геранью в руки сует — подарок.

Иду я по городу с цветком в руках. Винт разговаривать не хочет, только «да», «нет», «не знаю»…

— Все-таки Эльвира не такая, как все, — говорю я, — красивая, отзывчивая, а если б еще пацаном была, то вообще не знаю! Разве я б кому-нибудь тащил эту герань?! Ни за что!

Остановился Винт и стоит.

— Иди один, если хочешь.

Возмутил он меня.

— Совесть есть? Ты поклялся все для нее сделать.

— Из пожара вытащить, подраться с кем-нибудь за нее — пожалуйста, а так…

Надоел он мне со своей хандрой, не стал я его уговаривать, пошел один. Догоняет.

— Не ходи к ней, — бормочет, — не надо нам с ней водиться. Ты уж верь мне, Кухня, лучшего друга у тебя не было и не будет. Ты мне роднее, чем брат. Она гипнотизерка, понял? Черная и белая магия…