Мария Киселёва - Рассказы

Кругом был такой визг, хохот и плеск, пруд прямо кипел. На Витю нашла какая-то радость, такая радость, что он кричал громче всех, и плескался, и вертелся, и совсем забыл, что он новенький. Потом у него снова появились мурашки, но не такие колючие, как сначала, и стали стучать зубы, значит, пора вылезать на берег, но вылезать все равно не хотелось, и он нарочно шагнул дальше от берега. Вдруг под ногами не оказалось дна, Витя на минутку поднялся вверх, но тут же опустился вниз и хлебнул воды. «Тону!» — понял Витя и хотел крикнуть, но вдруг сразу вспомнил, что он никого не знает. Он новенький. «Пропал», — мелькнуло в голове, тут Витя еще раз хлебнул воды и что-то все-таки крикнул, но только это ни к кому не относилось.

В это время он почувствовал, что его крепко берут под мышки и поднимают вверх.

— Ты что же, немой? — спросил мужчина на берегу. — Кто же так тонет? Кричать надо.

Мужчина снял с себя брюки и стал их отжимать. Бабушка, когда узнала, запричитала, заголосила:

— Ба-атюшки, беда-то какая? Ах ты, господи! — и все гладила Витю по головке и целовала в макушечку. — Да что же ты не кричал-то, Витенька? Испугался?

Витя молчал. Он тогда, конечно, испугался, но крикнуть мог. Да постеснялся. Вот в чем беда.

Нет уж, — решил в этот день Витя, — я теперь больше не буду такой. Хватит. Я теперь все буду делать сам: и в тачке кататься, и про собак спрашивать, и цыплят глядеть. А уж кричать буду громче всех. Вот я буду какой. А то и правда пропадешь».

Ребята в деревне оказались хорошие, бойкие. Витя с ними сдружился и забыл про свою застенчивость. А может быть, она пропала? После того случая на пруду? Очень может быть.

Осенью Витя вернулся домой и вышел в садик погулять. Он сел на дальнюю скамейку и увидел, как идет слепой человек. Идет, чуть приподняв подбородок, и постукивает палочкой по земле. Вот он подошел к краю канавы, которую сегодня вырыли. Витя испугался, потому что этот человек, наверное, не знал, что вырыли канаву. Надо крикнуть ему и подбежать. Но Витя не крикнул, только крепче схватился за край скамейки. Человек ощупал палочкой доску, положенную через канаву, и пошел. И опять Витя хотел крикнуть: «Дяденька, стойте!» — и помочь. И опять не крикнул. «Ничего, — думал Витя, хотя ему было страшно, — ничего. Он и сам перейдет». А человек покачнулся и упал.

Витя зажмурился. Когда он открыл глаза, слепой уже стоял на другой стороне канавы и какая-то женщина отряхивала ему пальто. А потом подала палку.

Витя тихонько слез со скамейки и пошел домой.

— Ах ты, батюшки, — сказала бабушка, как только открыла дверь. — Сейчас, Витенька, мужчина слепой шел, да и упал в канаву. Я только подошла к окну, а он…

— Там мелко, — сказал Витя. — Он не ушибся.

— Пусть не ушибся, а человеку горько. Обидно ему. И никого, как на грех, не было, и рабочие обедать ушли. А ведь он может поду мать, что люди видели, да не хотели помочь. Горько ему, обидно. — Бабушка вздохнула.

— Ну ладно. Ешь-ка пирожки горяченькие. А пирожков не хотелось.

После этого случая Витя приуныл. Значит, такой же он и остался. Робкий, несмелый, застенчивый. Значит, так и будет он позади всех. Сам себе помочь не может, другим помочь не может. А ведь все очень просто: надо было только крикнуть: «Дяденька, стойте!» Это когда он подошел к канаве. Он бы остановился, а Витя в это время успел бы спрыгнуть со скамейки и подбежать к нему.

— Вы не знаете, что тут канава вырыта? — спросил бы Витя.

— Канава? — удивился бы гражданин. — Нет, не знаю. Когда же ее вырыли, я утром шел из дома, ее не было?

— Ну да, — сказал бы Витя. — Ее потом вырыли, очень быстро. Теперь тут доску положили.

— Ай-ай-ай, — сказал бы гражданин. — Мне это не очень удобно — доска.

— Что вы! — успокоил бы Витя. — Доска широкая. Мы вместе перейдем.

И Витя взял бы гражданина за палочку, а может быть, и за руку и повел бы. Доска бы, наверно, немного качалась, но Витя держал бы гражданина крепко, и они благополучно бы перешли.

— Ну спасибо тебе, — сказал бы гражданин. — Хороший ты человек. Как тебя звать-то?

Вот что могло бы выйти, стоило только Вите крикнуть: «Дяденька, подождите!» А вышло вон что.

— А ты, Витенька, этой робости не поддавайся, — говорила бабушка. — Пересиль ее, и все. Один раз пересиль, другой, а дальше так и пойдет.

Витя об этом давно знает. А как ее победить, эту робость? Она вон какая сильная… Чуть что — сразу связывает Вите руки и ноги, так что он двинуться не может. А язык как будто приклеивает к нёбу. Ни единого слова сказать нельзя. Вот она какая, робость. Хорошо бы набраться силы да ее побороть. Совсем побороть, вот связать ей самой руки и ноги, приклеить язык к нёбу, да и выбросить далеко-далеко. Вот что надо с ней сделать.

Витя не будет больше вытаскивать на край тарелки капусту и морковку из супа, будет съедать все второе, не будет цедить компот сквозь зубы, вырастет большой и здоровый, вот тогда посмотрим, что станется с этой робостью. Тогда посмотрим. А пока… у Вити заболела бабушка. Утром не могла встать. В груди у нее хрипело, бил кашель. Доктор выписал ей рецепт и велел принести лекарство.

— Я вот тут написал «быстро». — Он показал на верхний уголок рецепта. — Так что приготовят срочно.

Доктор ушел. А рецепт остался на столе. Витя со страхом на него поглядывал. Как же быстро, когда мама с папой придут с работы вечером? А сейчас только утро. Кто же теперь сходит в аптеку?

— Вот ведь ты какой у нас мальчик, — сказала бабушка несердито. — Другой бы живенько сбегал. Аптека рядом, подать в первое окошечко у двери, и все.

Витя ничего не сказал. Язык у него прилил к нёбу, руки и ноги… Куда там! Одному в аптеку. И бабушка больше ничего не сказала. Отвернулась к стенке и тяжело дышала. Витя постоял, постоял, потом взял тихонько рецепт и свой двугривенный, который папа ему дал в воскресенье, и вышел.

У первого окошечка в аптеке была очередь.

— Дяденька, вы последний? — спросил Витя.

Может, он тихо спросил, а может быть, дяденька такой неразговорчивый попался, только он не ответил. Витя растерялся и не знал, что делать. Наверно, надо было бы еще раз погромче спросить, но Витя уж не спросил, а так и остался возле этого дяди. А сзади уже подошла какая-то женщина и сказала:

— Отойди, мальчик, в сторонку, не мешайся.

— Я в очереди стою, — надо было бы ответить Вите, но он еще больше оробел и не ответил. А женщина легонько его оттеснила и встала на его место. За ней уже еще стояли люди, и впереди было много, а Витя оказался просто так, совсем не в очереди, с зажатым в кулаке рецептом. Что же это такое? Так он и знал, что это очень, очень трудно и ничего он не сможет сделать.

— Я же в очереди стою! — совсем было собрался крикнуть Витя, но опять не крикнул, а только заплакал.