Нина Бодэн - Мятный поросенок

Там выступал комик Дэн Лено или сиамские близнецы, которые спинами срослись, обе прямые, как куколки, и каждая играла на ксило­фоне. Отец всегда делал детям подарки. Не только на именины, или на Рождество, или на Валенитнов день, но в другие дни тоже - и не просто подарки! На каретные гербы шло сусальное золото, и он иногда прино­сил домой маленькие обрезки и остатки, из них дети клеили рождествен­ские открытки. За неделю до того ужасного события, которое навсегда перевернуло их жизнь, он принес целую жестянку - крохотные лоскутки настоящего рыжего золота, тоньше папиросной бумаги...

Полл была трудным ребенком, самым непослушным в семье. И вот в один из ее непослушных дней случилась ужасная вещь. День вообще выдался мрачный, на улице туман гуще горчицы, да еще с пылью, на зубах скрипит. Тео не пустили в школу, потому что у него слабые легкие, и когда Полл вернулась домой, она была уже вся сердитая. Целый день она проторчала в холодном классе, часть времени - в углу, с дурацким колпаком на голове, который был склеен из зеленой бумаги и вонял клеем. А в это время мама и Тео сидели себе дома и секретничали! Полл любила брата, но была по натуре ревнивая, и когда она, еле прокашлявшись от этого тумана - руки-ноги холодные, как лягушки, - вошла в дом и обнаружила Тео на том месте, о котором сама мечтала - перед камином и у мамы на коленях... «Хоть бы ты умер cовceм!» - подумала Полл. Уж если кто ре­бенок в этой семье, так это она, разве не так?

И за столом она вела себя плохо. А в те времена считалось, что дети должны себя вести хорошо. И хотя Эмили Гринграсс была не такой строгой, как многие другие мамы, но насчет застольных манер она придерживалась самых суровых понятий. «Сиди прямо», «Не разговаривай с набитым ртом», «Убери локти со стола, сколько раз тебе повторять», - повторяла она неустанно.

В тот вечер Полл не раз выслушала все это, и наконец мама сказала:

- Ну, вот что, милая моя, хватит! А ну-ка - под стол!

Полл было все равно. Она уже поела, сколько хотела, - она вообще ела много и быстро, не то что Тео, который вечно набьет полон рот, и, пока прожует один кусок, свежие мамины пирожки из песочного теста, хрустящие, только из духовки, сочащиеся маслом, делались сухие, как картон какой-нибудь. Полл и чаю попила, успела, так что под столом ей было даже приятно. Крахмальная белая скатерть свисала почти до полу, и получалось славное надежное убежище, где можно вести себя, как тебе нравится: никто не видит. На коричневом линолеуме узор в светлую клетку, как маленькие дверцы, и Полл, будто она снова маленькая, все старалась заце­пить их ногтем и отворить. Потом она плюнула на пол, подула на свои слюни, и крохотные пузырьки заиграли всеми цветами радуги. А на обо­ротной пыльной стороне стола жили паучки. Она сбила одного на пол истала его дразнить: то погоняла, то не давала дороги, а потом пожалелаи посадила его в свою туфлю, пусть покатается.

Она уже зевала, и тут кто-то - скорей всего, Джордж, потому что он ее всегда жалел, когда ее наказывали, - сунул ей под стол зеленую поду­шечку, которую кладут под колени, когда богу молятся. Полл улеглась на нее головой и не то чтобы уснула, но подремала немножко, слушая доносившиеся сверху голоса и наблюдая сквозь густые свои ресницы за всеми ногами, что под столом. Вот тяжелые башмаки Джорджа, вот чистенькие баретки Лили на черных пуговках, а это мамины домашние туфли, на них серебряные розочки вместо пряжек.

Наверное, она все-таки заснула, потому что вдруг вместо башмаков Джорджа увидела отцовские. И голос его:

- Да, все это очень печально, Эмили, моя милая...

Полл сразу проснулась. Отец обычно называл маму не по имени, а говорил ей «мать». Но еще больше ее насторожил тон его голоса - низкий и чуть хриплый, будто эта пыльная сырость, что на дворе, застряла у него в горле.

Он говорил:

- Кто бы ни взял эти деньги, всё на мне, и я в ответе. Я ведь не запер сейф, когда ушел из конторы, чтобы поговорить с отцом.

- О, я так и знала, - отвечала мама, - что когда-нибудь он всех нас погубит!

Полл не могла понять, о ком это они толкуют. Папа сказал «с отцом», но ведь дедушка Гринграсс давно умер...

Она вслушивалась, недоумевая и сдерживая зевоту.

Отец говорил:

- Но это не его вина, Эмили. Бедный старик, если бы ты его видела! Голос его звучал не слишком уверенно, и мама ответила:

- Нет уж, спасибо, сразу двое мягкосердечных в одной семье - такой роскоши мы не можем себе позволить. А младший Роуленд знал, что он где-то поблизости?

- Боюсь, что да.

- И все свалил на него, разумеется? Это так, Джеймс? А ты побоялся, что он вызовет полицию?

Отец отвечал медленно, с натугой:

- Да. Да, признаюсь, я этого боялся. Хотя я-то был уверен, что младший Роуленд только выгораживал себя, потому что он один оставался в конторе, только он да незапертый сейф. Но что значило бы мое слово против его?

- Но старый Роуленд поверил бы именно т в о е м у слову, - сказала мама. - И ты это сам знаешь, Джеймс.

- Наверное. Может, в этом-то и дело. Все будущее парнишки было в моих руках, и он это понимал. Он стоял перед нами, отпирался, хотя мы оба знали, что это его рук дело, и все валил на старика, грозился вызвать полицию. Но какие у него были глаза! Будто умолял меня не выдавать его отцу. И я не смог, Эмили! Мальчишка, девятнадцать только исполнилось, вся жизнь впереди!..

- А твоя жизнь уже позади, так надо понимать?

Полл ни разу не слышала, чтоб мама так разговаривала с отцом. До этого момента она слушала их сквозь дремоту: любопытный разговор, но будто из какой-то пьесы, что шла где-то там, у нее над головой, или как бы из книжки, которую отец читал для Лили и Джорджа, и ей можно послушать, хотя не все понятно. Но теперь она прямо съежилась у себя под столом от ледяного маминого голоса.

- Н-ну...

Скрипнули отцовы башмаки, когда он переступил с ноги на ногу; при этом он чуть не наступил ей на пальцы, и она даже не пошевелилась - так была напугана.

- Н-ну... - проговорил он снова.- Я-то могу начать все заново. А младший Роуленд не может. Это его фамильное дело, оно к нему и перейдет в свой срок. Не может он просто взять и уволиться и наняться в другое место. А я могу. И потом надо же подумать о его отце. Старик Роуленд - да у него сердце разорвется! Единственный его ребенок!

- А у тебя их четверо! - Мамин голос звучал по-прежнему холод­но. - О них тебе не надо подумать, Джеймс?

Отец откашлялся. И кажется, не потому, что тот туман засел у него в глотке, - нет, вот так же и Джордж прочищал горло, когда бывал раздражен или обижен. Он ничего не ответил, и на минуту в столовой стало так тихо, что можно было расслышать шипение газового рожка над столом и неторопливое звучное тиканье старых дедовских часов в углу. Наконец мама проговорила:

Читать дальше