Сергей Вольф - Отойди от моей лошади

— Когда мы были в цирке… — начала бабушка Павлова, но в этот момент прибежал Мишка Зайцев и сообщил, что профессор уже идёт, а дедушка Кирюша тоже сейчас идёт, только дочинит куклу соседской девочке.

Все мы очень любили дедушку Кирюшу. Он был пенсионер, но дома не сидел, всё с нами что-нибудь делал. То хоккейную клюшку поможет починить, то объяснит трудную задачку, всякие штуки нам из дерева вырезал, корабли, яхты.

— Теперь вы, Пескова, — сказал Андрейцев дворничихе.

— В эту ночь дежурила я, — сказала она, — ничего такого не заметила. В час ночи, как положено, закрыла ворота. Всё.

— Он, — убеждённо сказала бабушка в платке крест-накрест. — Невидимый дух, без тела.

Пришёл профессор. Мишка Зайцев успел ему всё рассказать. Все замолчали и стали смотреть на профессора.

— Бога нет, — заявил профессор. — Это просто какая-то тайна природы. Ничего страшного. Люди не всё ещё успели разгадать. Проблемы снежного человека, доисторических ископаемых животных…

Выступление профессора нам понравилось, мы готовы были слушать его и дальше, но тут пришёл дедушка Кирюша, поздоровался со всеми и сказал, что это он, это он гулял ночью по стене нашего дома.

Что тут сделалось!

Бабушка «крест-накрест» тихонько легла на пол.

Милиционер дунул в свисток.

Паспортистка захохотала.

— Зачем? Зачем вы это сделали?! — закричал управхоз Андрейцев.

— Да уж так, — сказал дедушка Кирюша, — уж такой я человек, люблю разные шутки и загадки.

— Вы врёте, — сказал бухгалтер, — человек не может так.

— Нет, я не вру, — сказал дедушка Кирюша, — это я гулял по стене. А вы думаете, господь бог? Нет, это я гулял.

— Прошу извинить меня, — сказал профессор, — любопытно узнать: как, каким образом?

— Ножками, профессор, ножками, — сказал дедушка Кирюша. — А ножки я изготовил сам. Взял две лыжные палки и на каждую надел по туфле. Следы, если вы заметили, товарищ Андрейцев, идут рядом с лестничными окнами. А окна, позволю я вам заметить, не закрыты, хотя уже зима, товарищ Андрейцев. Я напомнил вам об этом, но вы сказали, что окна закрыты. Вы сказали неправду. Именно из окон высовывался я…

— Ах! — снова закричал управхоз Андрейцев. — Зачем же вы это сделали, а?!

— Как сонные мухи вы тут все, — сказал дедушка Кирюша. — Прямо даже не знал, как вас расшевелить. В нашем доме сплошной застой. Ребята вон вроде беспризорных…

— Это безобразие, — сказал юрист, — вы хотели смутить покой жильцов дома.

— Недостойный поступок, — сказал Андрейцев. — Чрезвычайно недостойный…

Но дедушка Кирюша вдруг исчез. Как? Куда? Никто не заметил.

— Где он? — спросил Андрейцев.

— Сгинул, — зашептала бабушка в платке крест-накрест. — И не видать его. Дух. Без тела. В нашем доме живёт.

— Пошли, — сказал Мишка Зайцев, — чего-то неинтересно.

Мы выскочили во двор.

Во дворе уже полно было ребят из соседних домов, все стояли задрав голову, а по стене шла чёрная цепочка следов человеческих ног.

Завтра все посходят с ума.

Все будут очень неспокойны.

Я не уверен, но скорее всего, что так.

Все будут тыкать пальцами в телевизор и говорить:

«Нет, вы только подумайте», или: «Бывает же такое», или: «Чей это необыкновенный мальчик?»

Не все ведь знают, чей.

Всех охватит необыкновенное волнение.

Я, честно говоря, это очень подозреваю.

Будут показывать — меня.

Пять дней назад я приехал в деревню к бабушке и дедушке. С папой и с мамой.

Ну, сначала вещи разобрали, устроились и сели пить чай. Бабушка и дедушка всё время протягивали руки через стол и гладили меня по голове. А я сидел, чай не пил, не ел ничего, болтал ногами и всё думал, когда же начнётся новая жизнь. Вот ведь глупо, уже приехал, а вроде и не приехал, просто сижу дома и ничего из нового не делаю. А они долго чай пили, будто первый раз в жизни, смеялись чего-то и всё меня гладили. Совсем я извёлся.

Я как угорелый из дома выскочил, когда они своим чаем напились. А кругом травка растёт, деревья, небо синее, жарища, красота, прелесть и простор. Я взял и… как побегу по дороге, просто так, изо всех сил. Потом остановился и стал дышать: дых-дых, дых-дых.

И вдруг вижу: что-то в кустах желтеется. Ни на кого не похожее, что-то жёлтенькое. Желтоволосенькое и желтопузенькое. А ведь что это — и не отгадать. Я взял камушек и бросил туда.

Жёлтенькое завертелось, затилитилькало, забумкало, заыхкало и ка-ак выпрыгнет. А я ка-ак побегу. А жёлтенькое ка-ак припустит за мной, как заорёт:

— Алёшка!

А я бегу.

А оно:

— Алёшка!

А я быстрей.

А оно топочет и кричит:

— Алёшка! Не убегай!

Удивительно знакомый голос. Остановился я… дых-дых, дых-дых. Тыща чертей! Да ведь это же рыжий Тимка.

— Здоро́во, Алёшка! — закричал он.

— Привет, Тимка! — заорал я.

— Вот я рад, что ты приехал! — крикнул он.

— А я… не можешь себе представить! — кричу я.

— Ты куда бежишь так быстро? — спросил он.

— Да на речку купаться, — сказал я.

— Ну, бежим вместе, — сказал он.

И мы побежали. Бежим и беседуем.

— Я тебя ещё час назад в окно видел, — говорит Тимка.

— Я своих устраивал, — говорю я.

— Чего твои тебя так по голове гладили? — спрашивает он.

— У меня причёска кривая, — сказал я.

— А ты чего в меня камень бросил?

— Я думал, это пень. А ты чего там сидел?

— Я гусеницу дрессировал. Кусачую.

— А окунь клюёт или нет?

— Ещё бы.

— А ты весь рыжий.

— А ты сам… синий.

— Красота.

— Красотища!

И мы прямо свалились в речку.

Сначала мы плавали. Потом кувыркались в воде. Потом топились и спасались. Потом я прыгнул с нырялки солдатиком. Потом просто так. Потом бочком. Потом опять просто так. Потом рыбкой. Потом самолётиком. Реактивненьким. Потом Тимка научил меня нырять чемоданчиком. А я его — драндулетиком. Потом мы спели песню. А потом Тимка сказал:

— Помнишь, кто такой Пушок? Бежим к нему!

— Бис! Браво! — закричал я, потому что сразу всё вспомнил, и мы побежали.

Я бежал и думал про Пушка. Как же это я сразу про него не вспомнил, про этого телёночка, про маленького бычка? Мы с ним в прошлом году здо́рово подружились. Он за мной как ручной ходил. Целыми днями. Он, наверное, подрос теперь и меня не помнит.

— Вон, — сказал Тимка на бегу. — Видишь дом с красной крышей? Это новая удоеэлектричница. Там коров доют.

— Эх ты, Тима, — сказал я. — Надо говорить электроудоительница.

— Пусть так, — сказал Тимка. — Когда мы до неё… до этой добежим, я тебе глаза закрою и поведу за эту… ну, как её… Пушок там пасётся.

Мы добежали до этой электроудойницы, Тимка велел мне закрыть глаза и повёл куда-то за руку.

Я пять раз чуть не упал и один раз упал, Тимка сердился и говорил, что я как слепой, а потом сказал: