Федор Камалов - Здравствуй, Артем!

Когда я снова вытащил это металлическое сооружение, оно дымило на полу, трещало и подпрыгивало. Я погнул нож, пытаясь отлепить один противень от другого, потом взял молоток и стал выколачивать пирог. Пирог выколачивался по кускам, и они валялись по всей кухне.

Ленка молча со страхом смотрела, во что превратилась кухня.

— Молчишь?! — сказал я ей. — Женщина называется! В пирогах ничего не понимает! Тесто даже не умеет делать!

Ленка заплакала. Я опомнился.

— Ну, Ленка, хватит, извини! Извини, говорю, а то сейчас тресту! К черту пироги эти, давай быстро приберемся!

Мы прибрались. Я побежал на Клязьму и, в чем был, прыгнул в воду. От меня по реке пошло мутное облако, мальки так и закружились вокруг. Настроение было такое, что домой идти не хотелось. Конечно, я был уверен в маме, знал, что она не будет ругать за погубленные изюм, яйца и муку. Просто я сам ругал себя и злился.

А мама обняла меня и сказала:

— Спасибо, сынок, что ты хотел испечь мне пирог! Ну не получилось… У меня тоже не все сразу получалось, и я говорила себе: не вешай носа, улыбнись и попробуй еще.

А потом был белый стол и прекрасный именинный пирог, испеченный мамой, и тонкие горящие свечи вокруг. Я ткнул пальцем в пирог и профессионально сказал:

— Хорошо прожарился!

И все засмеялись. И я сам засмеялся.

Отшельник говорит: «Добрый смех лечит, злой — калечит».

Я знаю мальчишку, убежавшего однажды с двумя буханками хлеба на Олимпиаду в Канаду. Похудевшего, но ужасно гордого тем, что сумел добраться «почти до Греции» (как он говорил), путешественника привез милиционер и сдал заплаканной матери под расписку. И стали его звать с тех пор Попандопуло. Может быть, из зависти.

Через некоторое время он удрал в Ашхабад. Говорили, что вроде он с кем-то поспорил, будто сумеет на верблюде пересечь красную пустыню Кызылкум. Вместо того чтобы дать ему ездового верблюда, его посадили на жесткую скамью в ашхабадском детприемнике. Когда его вернули из Ашхабада, он заимел среди мальчишек полный титул — Саксаул Саксаулович Попандопуло. Но это его не заботило.

— Откуда в тебе зуд? — горько произнесла его мать. — Ты же вроде умный сын у меня!

— Не знаю, — сказал сын. — Просто у меня голод на путешествия.

— Может, твою голодную душу досыта накормить? — предложила умная мать. — Хочешь, я куплю тебе билет — поездом до Хабаровска или теплоходом до Астрахани?

Сын отказался.

— Не-е, мам, с билетом неинтересно. Я его выброшу все равно и поеду так.

— Обо мне ты не думаешь… — сказала мать.

Сын решил:

— Ладно, мам, не буду я больше удирать! Но купи мне велосипед.

Велосипед ему купили.

В третьем классе я мечтал о кругосветных путешествиях. Плывешь на могучем корабле, думалось мне, а за кормой остается вечный след открытия: остров Мельникова, залив Отшельника, архипелаг Артема…

В четвертом я узнал, что ни на земле, ни в океане не осталось даже бородавки, которую можно открыть и назвать своим именем — все давным-давно открыто и названо. И тогда решил стать летчикам. Я прыгал на землю из окна второго этажа, делая промежуточную посадку на крыше сарая, прыгал до тех пор, пока не подвернул ногу.

В пятом хотелось иметь своего ослика, как у веселого Ходжи Насреддина. Ездил он на ослике и раздавал знаменитые шутки: бедным — добрые, богатым — ядовитые. И я хотел так. Приезжаю в Бухару и говорю: «Минарет — это вывернутый наизнанку колодец, да?» Все смеются.

В шестом одно время меня ужасно избивали на тренировках, я так уставал, измочаливался, что стал мечтать: наполнить бы вагон душистым сеном и ездить на сене по разным континентам и странам: по Турции, по Бразилии, по Мексике…

Я не рисуюсь, не хочу показать себя каким-то особенным. Почти все мальчишки мечтают жить в пути, в приключениях. Я это хорошо знаю.

Я взял в библиотеке «Сказки» Киплинга со стихами.

Я читал Ленке сказки и каждую заканчивал этим стихотворением.

— Это лучшее в мире стихотворение! Понимаешь, лучшее!

Сколько интересных мест на Земле!

В Пизе чуть не миллион лет падает башня, и едут туристы посмотреть на нее. Пизанцы время от времени начинают плакаться на весь мир: ой, наша башня вот-вот, скоро-скоро упадет-рухнет. И едут, едут в этот хитрый итальянский город толпы любопытных.

Хочется походить по дорожкам и ташкентских садах. Они, наверное, желтые и скользкие из-за осыпающихся абрикосов.

В пятом классе мы решили отправиться в Чили.

У нас вначале было три бумажки со словами «Азия», «Африка» и «Южная Америка». На всех этих континентах творилась несправедливость. Везде нужны были крепкие бойцы, которые могли бы постоять за дело освобождения народов. Но все-таки мы засобирались в Чили. Заправлял в этой стране злобный и весь черный, как старый ворон, генерал Пиночет.

Приняв решение ехать, мы мешкать не стали. Только оружия у нас не было достаточно: «воздушна» — стартовый пистолет Сережкиного брата — и тяжелый охотничий нож моего отца. А денег совсем не было.

— Продадим велосипеды, — предложил Отшельник. — На такое дело не жалко!

В одно воскресенье мы отправились за город и в первой же деревеньке лихо продали три велосипеда прижимистому старику. На велосипедные деньги купили двенадцать буханок хлеба и шесть килограммов конфет. Путь предстоял сложный — поездом до Одессы, оттуда в трюме попутного теплохода — через океан — в Америку.

В тот же вечер попрощались со своим городом. Знайте все — мы уехали не грибы собирать, не сады обворовывать, не с Волохом с соседней улицы разбираться, а помогать народу освобождаться от тирана!

Мы подобрались близко к сортировочной горке. Вдоль длинного товарного состава ходил усатый железнодорожник. Я его спросил:

— Этот состав, случайно, не в Одессу направляют?

Он хмуро сказал:

— Как это ты угадал!..

В углу одного из полуоткрытых вагонов — знаете, такие без крыши — лежали огромные рогожи. Мы зарыли в них тяжелый рюкзак и счастливо притаились сами. Скоро состав с лязганьем стал вытягиваться на главный путь.

И пош-ш-шли, пош-шли, пошли, поехали, помчались, понеслись мы стальной дорогой к своему героизму. К героизму, из которого могло и не быть возврата назад. Про-ща-а-йте!

Вслед за нами спешило тяжелое вечернее облако, притворялось быстрым, летучим. Но за нами ему было не удаться. В грохоте колес пришла первая железнодорожная ночь, облако растворилось в небе, словно медуза в море.