Вадим Чирков - Доброе племя индейцев Сиу

Клюшки застучали, минуты три шайбу гоняли по кругу от ворот до ворот, потом Витюня получил наконец длинный пас… Он подхватил шайбу, пошел по правому краю, начал вираж… И тут чей-то ботинок буквально слизнул шайбу из-под его клюшки. Ботинок откинул шайбу Владьке, а Владька, правильно сбив маленького Костика, оказался один на один с вратарем. Бац — и, конечно, гол. Помидор и глазом не моргнул. 6:6…

Только теперь Витюня разогнулся. Шайбу у него перехватил Аркан…

Дальше все было обыкновенно, как и бывает во всех таких случаях.

— Ты чего? — закричал Витюня. — Ты чего шайбу забрал?!

— Ух ты! — удивился Аркан. — Какие мы грозные. Захотел — и забрал. Может, скажешь — не имею права?

— Скажу! Попробуй еще раз… Аркебуза!

— Опять?! — Тут Аркан быстро и больно схватил Витюню за нос. — Да я вас поубиваю всех за это!…

А Витюня, ошалев от боли и ослепнув от слез, вмиг заливших глаза, звезданул что было силы клюшкой по Аркану — и сразу освободился.

Он отскочил, мазнул рукой по глазам и увидел, что Аркан лежит на льду и, схватившись за щиколотку, вопит что есть мочи.

Витюня попятился и вдруг припустил с площадки к своему подъезду, — вслед за ним побежали Костик и Саня.

Возле Аркана суетились Владька и Жора, подходил Помидор. Наверно, у Аркана была сломана нога. Витюня ее сломал.

Витюня захлопнул за собой дверь квартиры и подошел к окну. Чуть-чуть отодвинул занавеску. Аркан, поддерживаемый Владькой и Жорой, скакал на одной ноге к скамейке. Вот он остановился и повернулся к Витюниному окну. Лучше бы Витюне не видеть его! Лицо в темноте белело пятном, но сколько боли и ненависти виделось Витюне в этом пятне! Он отпустил занавеску и присел.

Не выпрямляясь, Витюня добрался до дивана. В комнате было темно. Темно и беспросветно было теперь и в Витюниной жизни.

Что толку искать оправдание удару Клюшкой! Что толку доказывать вину Аркана! Все равно он его убьет — Аркан.

Зазвонил телефон: Витюня вздрогнул. Пропустил четыре звонка, потом снял трубку.

— Слышь, Витька, это ты? — раздался торопливый голос Помидора. — Он сказал, что убьет, понял?

— Ну и пусть убивает, — сказал Витюня. — Просить не буду. Он сам виноват.

— Он сказал, что только увидит где, тут и убьет. Всю жизнь, говорит, помнить буду, понял?

— А нога что… сломана? — спросил Витюня.

— Еще неизвестно, — ответил Помидор, — его в поликлинику повели. Наверно, сломана — ступать не может. А я на минутку отошел, я из автомата…

Поликлиника была через дорогу.

— Что теперь делать будешь? — допытывался Помидор. — А, Вить? Слышь, Вить?

Помидорово любопытство хотело знать, как поведет себя человек, только что приговоренный к смерти.

— А, Вить?

— Пускай убивает, — сказал Витюня. — Плакать не стану, — и положил трубку.

В комнате потемнело, но света Витюня зажигать не стал.

Аркан.

Аркана ребята не любили, боялись и в отместку за щелчки и пинки издали кричали:

— Аркан — Аркебуза — Толстое Пузо!

Аркан был тощий, будто проволочный. На месте пуза у него была выемка, под которой висела бляха с двумя перекрещенными ковбойскими пистолетами, и «толстое пузо» выводило его из себя. А особенно злило то необъяснимое упрямство, с каким малышня, невзирая на несоответствие, все-таки вопила про толстое пузо. Аркан однажды не выдержал и, с размаху ударяя себя по бляхе, выкрикнул, негодуя:

— Где пузо, где?! Я вам дам — пузо!

Но это не помогло. Малышня бесновалась на безопасном расстоянии и повторяла свое.

Когда-то, очень давно, Аркана звали Аркашей; сейчас так его звала только мать, отец же говорил: Аркадий. За что его прозвали еще и Аркебузой, никто не помнит; может быть, только ради обидного «пуза».

Кто такой Аркан?

— Все фулюганишь? Все куришь? — говорил Кузьмич, если Аркан садился на его скамейку, и тяжело поворачивался к нему. — Когда ж ты за ум-то возьмешься?

Аркан вытягивал длинные ноги подальше, так что почти ложился на скамейку.

— Что ты, Кузьмич! — отзывался он, глядя в небо. — Да разве мы можем?

Кузьмича Арканово «ты» очень обижало.

— Сопляк ты, сопляк! — с горечью заключал он и тяжело отворачивался.

Аркан, видя дрожащую от негодования багровую щеку Кузьмича, хлопал старика по плечу.

— Не робей за меня, Кузьмич, все будет о’кэй! — и уходил, шаркая по земле широкими брючинами, подшитыми снизу «змейкой».

Посмотрев ему вслед, Кузьмич демонстративно и звучно сплевывал и отворачивался, насколько это было возможно при его толстой одежде.

Аркан был против всего мира, потому что весь мир был против Аркана. Кто первым бросил вызов, уже сказать трудно, но вызов был принят, и вражда началась.

Аркан два года просидел в пятом, остался на второй и в шестом, всех перерос и в конце концов плюнул на учебу.

Однажды, чтобы вытянуть Аркана из двоек, в классе додумались прикрепить к нему отличника Сережу Кожечкина, маленького и нежного мальчика, который пошел в школу шести лет. Он был сын учительницы. Сережа должен был взять Аркана «на буксир». Кому-то пришло в голову, что, может статься, Аркан устыдится, что его взял на буксир такой малец, и начнет учить…

Это случилось уже в конце перемены. К верзиле Аркану, пропахшему табаком, подошел нежный Сережа и предложил свою помощь… Аркан словно впервые понял, что на самом деле с ним происходит. Он вдруг побагровел, съездил лапой по Сережкиной мягковолосой макушке, выругался, потом шваркнул дверью, так что сверху упал кусок штукатурки, и на следующий день в школу уже не пришел.

Через три дня в кабинете директора появился его отец, шофер МАЗа, ходящего в дальние рейсы, тяжелый, угрюмый, бровастый мужчина в толстой куртке чугунного цвета, — а на следующем же уроке Алевтина Николаевна, классный руководитель шестого «В», сообщила, что Рымарь из их школы переходит в вечернюю. Сообщив это, она многозначительным взглядом обвела класс (мол, кое-кого еще такая участь ожидает: класс был не из лучших), а потом облегченно вздохнула. За ней вздохнули еще трое-четверо, потому что Рымарь, как было принято говорить, «висел на шее шестого «В» мертвым грузом» и «тянул его назад».

Пристроить Аркана на работу пока не удалось по возрасту, в профтехучилище с пятью с половиной классами не принимают, и Аркан ходил в вечернюю, днем бывал на автобазе, где работал отец, но не постоянно. От безделья Аркан одичал и был отцом не единожды и всерьез бит — шалопай, лоботряс, дармоед! В общем, в жизни его шла не самая лучшая полоса.

Я сказал: полоса. Мне легко говорить про «полосу», я-то знаю, что это всего-навсего полоса, что она кончится, что за ней пойдет другое. А Аркан не знал, остальные тоже, особенно мать и отец, не знали про это. Аркан чувствовал, что он кружит на месте. Дни для него шли до тоски одинаково. Они были как листы книги на незнакомом языке: похожие столбики скучного текста. И он, зевая, все перелистывал и перелистывал книгу, ожидая, что, может, встретится наконец картинка…