Николай Богданов - О смелых и умелых.

Смотрит, а в шинель ему впились не рога, а железные вилы.

В один миг вывалился разведчик из стога и очутился лицом к лицу с финским ополченцем.

Суеверному финну показалось, что он поддел на вилы самого лешего. Хотел крикнуть, но с испугу только лязгнул зубами, сел в снег, выронив из рук вилы.

— Вот я тебе покажу, как баловаться! — закричал Суровикин, схватив его за грудь.

— Рус, рус, у меня матка, у меня детки! — залепетал старый финн, знавший по-русски. — Я не сам, меня командир послал. Герман сена хочет…

— Что ты глупости болтаешь, разве фашисты сено едят?

Но тут Суровикин заметил лошадь, запряжённую в сани, и смягчился:

— А всё-таки для чего же это немцам сено понадобилось?

— Для матрацев. Немцы мягко спать любят, — ответил финн.

— Это какие же немцы?

— А вон там, в бронепоезде, — указал финн.

Суровикин посмотрел вниз. Стояла белёсая северная ночь. Не зажигая фар, к туннелю подходили грузовики, гружённые ящиками со снарядами. По-видимому, «белый призрак» собирался в очередной разбойничий набег.

— Если не привезу им сена через час, мне капут, — сказал ополченец, — расстреляют.

Суровикин окончательно пришёл в себя и усмехнулся. У него мелькнула отчаянно смелая мысль.

— Ладно, — сказал он финну, — приказ есть приказ. Надо его выполнять. Давай наваливай сено!

Вначале ополченец ничего не понял. А потом, когда разведчик попросил помочь ему втащить в сани неразорвавшуюся бомбу, он задрожал так, что у него снова застучали зубы.

— Да ты не трусь, — сказал ему Суровикин, — всё будет хорошо, доставим им гостинчик, запрятанный в сенцо, в лучшем виде!

Когда бомба была погружена в сани, он приладил шнур и взрыватель, сверху набросал сена, потом свернул две цигарки — одну дал финну, другую закурил сам.

— Ты беги в лес, к тем финнам, которые в партизанах. Тогда твоя мамка тебе спасибо скажет, и детки тоже. А я сам немцам сено доставлю!

Он хлестнул лошадь и, схватив в руки вожжи, побежал рядом с возом, бойко тронувшимся с горы. И, обернувшись, ещё успел улыбнуться финну. Автомат у него висел на груди, а лыжи он воткнул в сено, из которого торчал наружу запальный шнур, похожий на поросячий хвост.

Финн не мог тронуться с места и стоял как столб, не в силах отвести взгляд от солдата, затеявшего смертельное дело.

Воз разгонялся с горы всё быстрее. Суровикин бежал с ним рядом. А когда лошадь стала упираться и тормозить, он нахлестал её как следует и пустил вскачь. Сам же ловко вскочил на запятки саней, пригнулся, прижёг запальный шнур цигаркой и, не доезжая до туннеля метров сто, спрыгнул и покатился кубарем в глубокую долинку, прорезанную здесь ручьём. А направленный им воз с разгона въехал в туннель.

Лошадь проскочила мимо солдат охраны и застряла среди грузовиков с порохом и снарядами.

Увидев сено, немецкий офицер, ведавший хозяйством, взглянул на часы и сказал:

— О, этот финн стал понимать немецкий порядок…

И это были его последние слова. Огонёк, бежавший по шнуру, добрался до взрывателя.

Взрыв авиабомбы был такой силы, что один вагон с пушками и башнями даже выбросило из туннеля. А потом начали рваться сложенные в ящиках снаряды. Казалось, весь туннель превратился в громадное дуло пушки, из которого вместе с дымом и пламенем летят обломки рельсов, ящики, люди, колёса…

Финну стало так страшно, что он вскрикнул, схватился за голову и бросился бежать в лес.

Что стало с русским солдатом, он не видел.

А Суровикин остался жив. Он выбрался к своим усталый, потрёпанный и без «языка».

— А где же пленный? — спросил его командир.

И тут Суровикин начал объяснять, что ему было не до пленного, когда он встретился с бронепоездом. Он так волновался, так запинался и краснел, что рассказ его о поединке с «привидением» показался неправдоподобным.

— У вас эти призраки и привидения от повышенной температуры, наверно! — рассердился командир. — И язык заплетается, и лицо красное… Идите-ка в госпиталь!

Скромный Суровикин не стал настаивать.

— Ладно, — сказал он, — бронепоезда — это не моя специальность. Я охотник по «языкам». Вот отдохну немного, я вам самых лучших представлю… из глубокого тыла.

И охотно пошёл в госпиталь, как в дом отдыха.

Врачи нашли у него кучу болезней, но когда он отоспался в тепле, на чистой койке, все болезни сразу прошли.

А бронепоезд-невидимка исчез и больше не показывался. Не отмечали его действий и на других участках фронта. Стали думать о представлении солдата к большой награде, но опасались, что не поверят, если написать в наградном листе, что он один на один победил бронепоезд.

Вскоре Суровикину удалось поймать на лыжной тропе фашистского штабного офицера с ценными сведениями, и Григория за это наградили орденом Славы.

А в конце войны в наше расположение вышел финский партизанский отряд, составленный из солдат, не желавших воевать за фашистов.

Один партизан все разыскивал русского солдата по именному кисету, на котором вышиты в виде вензеля буквы «Г» и «С».

Финн объяснял, что из этого кисета они вместе закуривали, когда подрывали фашистский бронепоезд, и сгоряча солдат забыл этот кисет у него в руках.

Но это было на другом участке фронта, где Григория Суровикина не знали. Так они и не встретились. А финн уж очень хотел повидать своего нечаянного друга и всё утверждал, что это самый храбрый и самый лучший солдат в мире.

Наши с ним соглашались и говорили:

— Это верно: храбрее русского солдата нигде не сыщешь. Держись к нам ближе — сам будешь лучше!

В одном санитарном батальоне жил чёрный кот Васька, удивительный лакомка и к тому же франт. Даже на фронте он только и делал, что умывался, прихорашивался, разглаживая усы лапой. Его чёрная шерсть сверкала, а усы загибались кверху.

Врачи и медицинские сёстры любили Ваську и так его набаловали, что кот стал есть самую некошачью пищу. Любил варенье, шоколад, конфеты. Любопытный был. Бывало, дадут ему конфету в бумажке, так он с полчаса трудится, а всё-таки бумажку развернёт и конфету попробует.

Однажды, ради смеха, дали ему ломтик лимона. Кот поморщился, но съел. А потом долго сердито вертел хвостом и поглядывал на всех обидчиво, словно хотел сказать: «Нашли чем угостить… Ки-исло!»

Но и после этого по-прежнему всем интересовался. А войны совсем не боялся. Под гром пушек спал спокойно, и когда особенно громко где-нибудь ахнет, он спросонья встрепенётся, поведёт прищуренными глазами: «Кто это спать мешает?», зевнёт — и снова на боковую.

И вот неожиданно во время наступления пригодилась забавная привычка Васьки всё пробовать.

Однажды является в санбат солдат в обнимку с бочонком сметаны и рапортует: