Владимир Краковский - Снежный автопортрет

— Ты давно сидишь с ним? — спросил я.

— С четвертого класса, — грустно сказала Рая — Со второй четверти.

— А я дружу с ним с детского сада, сообщил я, и оба разом вздохнули.

На следующий день я зашел к Сережке, чтобы забрать Раину книгу об искусстве.

— Господи, — встретила меня бабушка Поченцовых, — какие нынче стали призы. Ужас! — И сказала, что во времена ее дореволюционной молодости дарили коробки конфет или билет на бал.

Сергей живет с бабушкой, матерью и отцом. У них две комнаты и кухня. Но теперь осталась одна комната и кухня, потому что вторая стала очень тесной и вдоль стены можно было пробираться только боком: настольный теннис и мебель занимали все место.

— Сыграем, — предложил Сережка.

У меня даже слюнки потекли, словно предложили набор шоколадных конфет. Но я проглотил эти слюнки и сказал:

— Что-то не хочется. Пойду домой.

…Каждый раз, встречая меня в коридоре, директор спрашивал:

— Ну, как ваш Поченцов?

— Не знаю, — отвечал я нехотя. — Я больше с ним не дружу.

— Та-ак, — протягивал директор. — А в классе к нему хорошо относятся?

— Вежливо, — отвечал я.

Директор говорил: «Ну и правильно», — и уходил, по-прежнему улыбаясь.

Действительно, Сережку ребята ни в чем не упрекали, обращались с ним отменно вежливо, чуть ли не расшаркивались при встрече. И только. Наступили зимние каникулы, но никто не приглашал его в гости, не играл с ним в хоккей, никто не бросал ему снег за шиворот. Жизнь он вел теперь самую скучную.

Как-то само собой получилось, что после конкурса на лучшую фигуру разговоров о его таланте не стало. Когда же Сережка принес очередную скульптуру, никто не стал на нее смотреть, у каждого вдруг нашлось свое дело. Так и унес он ее, не услышав восхищенных отзывов.

А в канун столетия со дня рождения Чехова случилось вот что. Под руководством Раи Фантиковой мы готовили стенд, вырезали для него фотографии из журналов, достали открытки с иллюстрациями чеховских рассказов. Однажды вечером сидели мы с Раей в пионерской комнате, делая последние юбилейные приготовления, как вдруг хлопнула дверь и вошел Сережка. Он был весь засыпан снегом, я его не сразу и узнал. Он вытащил руку из кармана и поставил на стол небольшой бюст Чехова. Меня снова кольнуло в живот — так похож был великий писатель на себя. Но Рая гордо закинула голову, развернула газетный сверток, и мы увидели другой бюст, чуть побольше, из гипса и, конечно, лучше.

— Можешь забрать своего Чехова, — надменно сказала Рая, — я уже купила.

И она метнула на Сережку такой испепеляющий взгляд, что, не будь он обсыпан снегом, обязательно задымился бы.

Сережка ушел, не сказав ни слова. Мы еще долго возились со стендом, а когда наконец вышли, то на ступеньках школы обнаружили какие-то комья. При свете луны мы рассмотрели их. То были осколки юбилейного творения Поченцова…

Если идешь с человеком вместе домой, это еще не значит, что ты разделяешь его взгляды. Именно поэтому я разрешал себе иногда возвращаться из школы вдвоем с Сережкой. Однажды я спросил его, зевая для виду:

— Ну, как успехи? Что лепишь сейчас?

Бывало, у Сережки уходило в месяц по два ведра глины. А сейчас он ответил:

— Ничего не леплю… Вот уже месяц, как не леплю… После Чехова… Что-то не хочется… А вы что, теннис собираетесь покупать?

Да, наш класс собирался покупать теннис. На совете отряда мы решили своими силами, как в первый раз, изготовить доску и козлы, а сетку и ракетки купить, сложившись по десять копеек. Когда я попросил эти десять копеек у мамы, она посмотрела так, что пришлось объяснять зачем.

— Нужно ли покупать? — спросила она. — У Поченцовых стоит, у них и играл бы.

Я не стал посвящать ее во все сложности нашей политики, тем более что деньги она дала. Но прошел еще день, и я вернул их. И вот почему.

У входа в школу тянется длинная аллея дремучих кустов. Позапрошлым летом мы посадили акацию, она разрослась невиданно, и весною в кустах устраивали гнезда птицы. Ходить по этой аллее в темноте даже страшновато, но никто в этом не признается.

Я часто прихожу в школу раньше других — как-никак председатель. Вместе с дежурными убираю класс, а потом катаюсь с ледяной горки, пока никто не мешает. В это утро я тоже пришел затемно. Иду кустами, оглядываюсь и сжимаю в руке фонарик. Как-то особенно страшно было, и у меня появилось нехорошее предчувствие. И оправдалось!

Я уже почти прошел аллею, когда увидел вдруг, что от кустов отделяется что-то черное, огромное и квадратное. Отделяется и падает прямо на меня. Я закричал для храбрости и присел. И это черно-квадратное со страшным грохотом прихлопнуло меня.

— Ух ты, черт, не удержалась, — услышал я голос Сережки Поченцова и стал выкарабкиваться. Сережка мне помог. На снегу лежала доска настольного тенниса. Оказывается, Сережка приставил ее к кусту, сам сел отдохнуть, а я наступил на ветку, вот доска и свалилась.

Мы сидели под кустом, а когда отдышались, я сказал спокойно-преспокойно:

— Чудак, не мог постучать ко мне. Я бы помог нести. Она, должно быть, тяжелющая?

— Сам знаешь, — ответил Сережка, намекая на то, что я уже ощутил ее тяжесть. — Я два раза отдыхал на дороге. Меня чуть машина не сшибла в темноте.

— Что у нее, фары были выключены? — поинтересовался я, словно главным было это, а не то, что Сережка начинает исправляться и скоро у меня в отряде не будет ни одного индивидуалиста.

— Она из-за угла выскочила, — ответил Сергей. — Шофер ругался ужас как. Из-за вас, говорит, шкетов, не хочу в тюрьму попадать.

Я возмутился и сказал, что шофер эгоист, раз думает только о себе, а не о жизни других. Сережка согласился, что думать только о себе плохо.

После этого мы взяли настольный теннис и отнесли в спортивный зал. Когда стали сходиться ребята, теннис был уже установлен по всем правилам, даже сетка натянута.

У наших ребят и девчонок врожденный педагогический такт. Все видели доску в зале, но никто ни слова не сказал Сережке. Правда, ко мне подбегали все, Рая Фантиком прямо-таки цвела от счастья. За день-два отношения с Сергеем установились сами по себе, никто уже не брезговал закатить в него снежком. А когда через неделю он принес в школу новые работы, все опять говорили: «Это — настоящее искусство», а у меня, как всегда, покалывало в животе. Рая смело критиковала недостатки, и Сережка не сказал ей ни одного обидного слова. Она снова стала носить ему книжки по искусству, а Женька Старостин подарил уже не одно, а два ведра глины.

Когда после этого Василь Кириллович встретил меня и по обыкновению спросил, как поживает индивидуалист, я ответил:

— В моем отряде индивидуализм изжит!

— А в теннис играете?

— Играем!

Директор похлопал меня по плечу.