Александр Папченко - Кузнечик

Тимка перестал плыть. Ноги коснулись дна.

Трава была зеленая, как… такая зеленая. И небо такое… В жизни никогда не бывает такого неба. А Алька прыгала, словно загорелый кузнечик, и смотрелась в зеркало. А волосы у нее были светлые, выгоревшие на солнце и длинные. И мокрые. В жизни никогда не бывает таких волос. Но это не главное… Было очень тихо. Гудела болтливая трава. Тимка по щиколотки увяз в тине. А Алька стояла на берегу, как загорелый кузнечик. Тонкая. И вдруг оглянулась. Тимка почему-то не утонул со стыда. Стыда не было. Алька испуганно улыбнулась и растерянно опустила руку с зеркальцем. Зайчик брызнул в траву. Тимка тоже испуганно улыбнулся и, выдернув из тины ноги, поплыл за поворот. А за поворотом спал дед. И храпел. Просто сидел себе на солнышке разомлевший старик и просто спал.

— Дед, — прошептал, вылезая на берег, Тимка.

— А? — дед вздрогнул и сразу сел.

— Дед, — шепотом спросил Тимка, — что ж ты спишь, дед?

— Не кричи, — шепотом сказал дед, — всю рыбу распугаешь.

Тимка вдруг сделал сложное сальто или нечто в этом роде и упал рядом с дедом. Дед подозрительно покосился на Тимку. Тимка вытащил из воды удочку. На крючке обмяк сомлевший червяк.

— На такого даже я не позарился бы, — сказал Тимка.

— Он замаскировался, — вздохнул дед. — Он в глубокой засаде. — И, отобрав удочку, закинул ее обратно в реку.

— А помнишь, как ты в третьем… нет, во втором, классе германскую серию на окне расклеил?

Ага, — весело подхватил Тимка, — ты тогда сказал, что приличные гены обошлись без меня… Ругался.

— Я не ругался, — возразил дед, — я тогда был в таком состоянии, что уже не ругался.

— А я все про Гену думал. Ну, думаю, Генка приличный… Обидно так было… — частил Тимка.

— Мы все делаем поздно, — заметил грустно дед невпопад.

Тимка осекся. Тревога, прозвучавшая в голосе деда, заставила его сердце сжаться. Где-то далеко закуковала кукушка. И куковала, слава богу, долго. Хоть это и глупая примета! Вернулась стрекоза и, вновь нахально усевшись на поплавок, закачалась…

— Дед, а ты стихи знаешь? — спросил Тимка.

— Очень немного, к сожалению, — вздохнул дед. И улыбнулся. И у Тимки отлегло от души.

— Прочитай, — попросил Тимка.

— Вот стихи, написанные тоже в дороге, — сказал дед, — и я их люблю.

Дед надолго замолчал.

«Кузнечик дорогой…» — Тимка поджал колени и, обхватив их руками, стал смотреть на воду, на круги, разбегавшиеся от танцующей на поплавке стрекозы.

«Кузнечик дорогой…» — Тимка смотрел на воду и улыбался.

— Ты, Дед, не бойся… — произнес наконец Тимка.

— А я и не боюсь, — улыбнулся дед, — просто я огорчаюсь.

— Знаешь что, — сказал Тимка, — пошли… Хватит тебе спать. Там… и Алька одна, и вообще.

Дед смотал удочки, и они пошли. А червяков из банки выпустили на свободу. Повезло червякам, что и говорить.

Алька стояла у погасшего костра и перемешивала золу длинной обуглившейся палкой-кочергой.

— Бьюсь… — дед опустил на землю пустое ведерко. — Бьюсь об заклад: в этой реке полно рыбы. Однако сегодня возобладали гуманные мотивы. Вследствие чего популяция местной фауны сохранена в неприкосновенности.

Алька перестала задумчиво «кочегарить» и мельком глянула на Тимку. Тимка был серьезен.

— Не клевала рыба, — перевел он речь деда.

— В другой раз… — начал дед.

— А я уже думаю, что вас так долго нет, — Алька облегченно улыбнулась. И открыто посмотрела на Тимку.

Тимка слегка покраснел и сказал:

— Так дед же… Он же… дед ведь пока всю рыбу не выловит… Он же, как этот… фанат. Его же никак не отвлечешь.

Дед оглянулся на Тимку и задумчиво произнес:

— Мне всегда было интересно, когда все врут и никто не краснеет.

— Почему это не краснеют? — Тимка действительно покраснел.

— Мне всегда было интересно, когда все врут и никто не краснеет.

— Почему это не краснеют? — Тимка действительно покраснел.

Мнительная Алька поглядела на деда, на Тимку и тоже вдруг залилась краской. И вдруг так саданула «кочергой» по золе, что Тимка попятился.

— А я с… дедом… это… — выдавил Тимка и тихонько возненавидел свой неповоротливый язык и всего себя, дурацкого, неуклюжего, совсем не мужественного. А наоборот, такого… прямо никакого…

— А я гуляла, — нашлась Алька.

Тимка сглотнул. «Если б эта Алька еще была б хоть некрасивая какая», — с безнадежной тоской пронеслось у него в голове.

— Я купался… — выдавил Тимка и, решив уточнить, добавил: — Там… в этой… в реке… — И тут же испуганно подумал: «Что я сказал?! Она, конечно, сразу подумает… что я нарочно, хотя я это сказал просто так. Тем более, что я… А она подумает — нарочно. Как будто специально, как будто намекая… Как будто…» Тимка жалостно вздохнул.

— А я гуляла, — повторила Алька, настойчиво взбивая из золы гоголь-моголь.

— А я… купался… там, — повторил Тимка и вспомнил, что он это уже говорил.

— А я гуляла, — сосредоточенно повторила Алька, как на допросе.

«Кажется, сейчас помру», — подумал Тимка и принялся лихорадочно искать, что бы сказать, но, как назло, в голову лезло идиотское «я купался»… Но неожиданно Тимку осенило:

— Где? — спросил он. — Где гуляла?

— Там, — кивнула в сторону леса Алька.

И вновь стало тихо. Пауза длилась. Она уже стала шире той черты, когда еще можно было что-то сказать. Она стала красноречивой, потом тоскливой, потом подозрительной…

Тимка внутренне собрался. Нужно было говорить. Что? Набрал побольше воздуха и очень громко произнес, почти прокричал:

— Погода сегодня хорошая…

— Хорошая… — эхом отозвалась Алька.

— А вчера был дождь… ночью, — сказал Тимка.

— Дождь, — повторила Алька.

В этот критический, кошмарный момент вернулся дед, который отходил к машине.

— Ландыши, ландыши, теплого мая привет… — пел дед.

Он сунул Тимке котелок и велел сбегать за водой, Алька вцепилась в спасительную пачку макарон, и обстановка разрядилась. А сам дед принялся разжигать новый костер. И он поступил очень мудро. Любовь любовью, а есть все равно хочется.

Обед прошел в тихой дружелюбной атмосфере.

После обеда день продолжался. Солнце перекатилось на другую сторону реки. Дед лежал, удобно облокотившись, и размышлял:

— Вот если бы я курил, так сейчас бы закурил для полного ощущения…