Александр Папченко - Кузнечик

— Курение — яд для вашего организма, Евгений Иванович, — заметила Алька.

— Дед, одна капля никотина убивает лошадь. Все знают, — подтвердил Тимка.

— Это какого-нибудь плохого никотина капля… Ну, там «Примы» или «Астры», а вот, к примеру, капля «Герцеговины Флор» никого не убивает. Хотя, — спохватился дед, — курение, конечно, отрава и эта… пакость. Не курите, дети!

— Ты не бойся, дед, — успокоил Тимка, — я уже бросил.

Дед зевнул:

— Вот если бы я не спал, можно было бы… — дед вновь зевнул, — посмотреть место, где шведы форсировали Десну, когда шли к Полтаве. Петровские редуты называется… — дед опять зевнул. — Редутов, конечно, нет, а место осталось. За третьим дубом. Какие редуты!.. Потрепали при переправе нервы Карлу XII…

— Что ж ты, дед, зеваешь, когда спал все утро? — спросил ехидно Тимка. — Что ж ты зеваешь? Конечно, нужно немедленно идти и посмотреть. Правда, Алька?

— Конечно, Евгений Иванович… С познавательной точки, — подтвердила Алька.

— Знаете что? В моем организме какое-то странное смущение… Разбалансировка основных функций… Вон, вдоль берега в горку… залезете на вершину — самое место. Из-за речки шли шведы. Здесь на бугре стояли наши. А я пока… — Дед зевнул и напялил на глаза газету.

— Всё, — сказал Тимка, — он все сказал. Пошли?

— Если б я так много спала, у меня были бы мешки под глазами, — укоризненно сказала Алька.

— Когда у тебя под глазами будут морщины, девочка, поверь, мешки тебя не так будут пугать… — донеслось из-под газеты.

Алька, пользуясь тем, что дед не видит, сделала мину: много вы, мол, понимаете, мешки меня будут пугать всегда. И они с Тимкой отправились вдоль берега.

Берег вначале был пологий, а потом незаметно стал вздыматься к небу. Стали попадаться сосны, затем начался лес. Сосны, те, что стояли у самого откоса, цеплялись корнями за песок, некоторые даже почти висели. Тропинка вилась по самому гребню, то отступая под полог леса, то вновь выбегая на гребень. И даже кое-где обрушилась… Река подтачивала берег. Все выше забирались ребята. Снизу холм не казался высоким. Высота обозначилась только теперь, когда, остановившись передохнуть, Тимка показал Альке деда машину. Маленьких и далеких.

На самой макушке холма посредине небольшой поляны стоял дуб. Трава была усыпана дубовыми листьями вперемешку с хвоей. Дуб был не старый, лет четыреста. В нескольких метрах от дуба начинался обрыв. Обрыв, наверно, год за годом приближался, а для дерева, которое растет сотни лет, это очень быстро, и не убежать дубу, не отойти от опасной черты. Тимка вздохнул. И огляделся. Красивый вид открывался отсюда. Река, извиваясь и сверкая, тянулась в луга, и вдалеке синел лес. Ветра не было, только пахучий влажный воздух наплывал волнами. Да еще в небе кувыркалась то ли неумело, то ли нарочно птичка, и барахталась, и звенела.

Алька подошла и встала на самом краю обрыва рядом с Тимкой. Из-под сандалий посыпался песок. И струился долго по песчаным барханам. Тимка провожал его взглядом. И Алька тоже. А потом Тимка поднял глаза, поглядел на Альку, хотел что-то сказать, и вдруг неловко ткнулся губами и носом в ее теплую щеку. У Альки вздрогнули ресницы и чуть изменилась линия рта. Так что даже непонятно, что… Тимка отвел взгляд. Тишина оглушала. Песок беззвучно струился из-под ног. Длинными прядями обтекал барханы. Алькины сандалии стояли на самом краю. Поцарапанные щиколотки. Загорелые и поцарапанные. Тонкие… «Кузнечик дорогой…» — вспомнил Тимка. И вдруг улыбнулся. Подмигнул Альке и, оттолкнувшись, прыгнул. Очень-очень долго летел. Или падал. А потом еще долго скользил по песку, вздымая тучи пыли. Катился к реке, пока не замер. Глянул вверх, туда, где на гребне стояла Алька, испуганно прикрыв ладонью рот. Тонкая. В светлом платье, с длинными выгоревшими волосами.

— Алька! — крикнул Тимка. — Прыгай. Не бойся!

Алька прыгнула, и тут только Тимка испугался. Но, взглянув на смеющееся лицо прибывшей по назначению запесоченной Альки, радостно закричал:

— Здорово! Ты катилась, как пушечное ядро! Ну, думаю…

— А ты, — закричала Алька, — ка-ак прыгнул! Я испугалась!

— А я думаю — песок мягкий! — Мягкий!

— Ка-ак шандарахнулась боком!

— А я… а я еще так высоко никогда не прыгала!

— Ага! Я так испугался, когда ты прыгнула!

— А дед спит! — рассмеялась Алька. Тимка тоже засмеялся. Нельзя было понять, что смешного в том, что дед спит, но Тимка с Алькой смеялись, пока не заболели щеки и даже животы. Стоило кому-то начать меньше смеяться, как другой, корчась от смеха, выдавливал:

— А дед-то… дед дрыхнет… — И все начиналось сначала.

А потом Тимка посмотрел на Альку и прошептал:

— Я ведь тебя люблю…

Алька замерла, как тогда на обрыве. С лица исчезла улыбка. И опять что-то изменилось в ее лице… Или мелькнуло что-то взрослое?.. Или как у человека, которого окликнули, и он пытается вспомнить окликнувшего и не может, и не знает, сердиться ему или радоваться придется через секунду…

— И я люблю, — очень серьезно произнесла Алька и отвернулась.

Тимка хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Ему показалось, что это будет глупо, а может, может, и еще хуже. К тому же не зря ведь говорят, что слова нужны тогда, когда ничего другого уже не остается.

Тимка и Алька лежали у подножия Петровских редутов, засыпанные песком. И очень трудно было представить им, как много-много лет назад бежали здесь солдаты нахального шведского короля, и русские солдаты тоже бежали. И ругались зло, и кричали… И потом лежали. И даже если бы они представили, им не было бы грустно — так это было давно. Так давно, что уже не чувствуется, а только помнится.

Тимкина рука касалась Алькиной руки. Солнце садилось за луга. Вслед солнцу тянулись плоские и рваные облака. Золотистые на просвет. Очнулись лягушки. Сразу же запели. Прохладой потянуло от реки. Тимка пошевелился и приподнял голову:

— Ты знаешь… — сказал он и сам удивился, как громко и противно прозвучал его голос, и слова казались дурацкими. — Ты знаешь, Оль…

— Я знаю, — сказала Алька. Тимка встал.

— Дед нас, наверно, ищет… — Наверно, — сказала Алька.

— Оль, ты… — запнулся Тимка, — ты больше не читай свои стихи… а то они…

— Глупые они, — вздохнула Алька. — Просто ради смеха.

— Я не хочу, чтоб и про меня… — И посмотрел на Альку: «Ты понимаешь?»

Алька задумчиво кивнула. Они еще некоторое время стояли неподвижно. Уходить не хотелось. Было жалко чего-то… и непонятно — чего.

— Надо идти, Тим. А то Евгений Иванович испугается, — нарушила тишину Алька. И они пошли, вначале по берегу, а затем прямо по воде, шлепая босыми ногами.

Нужно сказать, что в отсутствие ребят дед не терял зря времени. Поправил палатку — хотя как поправишь дырку от Тимкиной головы? Восстановил «систему безопасности», разжег костер и даже сварил ужин. Заметив приближающихся ребят, дед сказал: