Владислав Крапивин - Алые перья стрел

Летает в небе голубка Пикассо, проходят всемирные фестивали молодежи, разнеслись по земле слова их гимна “Мы за мир, и песню эту пронесем, друзья, по свету...”, миллиард людей подписал воззвание против войны. И все это пытается перечеркнуть зловещая фигура в сутане? Конечно, за такую проповедь Ватикан сразу повысит в ранге ее сочинителя. Но черт с ней – ихней иерархией. Страшнее другое: ведь вполне может найтись темная голова, которая после таких воззваний с амвона возьмется за обрез. Если ее вовремя не просветить.

Уже сидя на пронизанной светом веранде, Алексей перевел высокопарную и зловещую концовку: “Помните всегда: сегодня с Востока не идет свет. Я сказал и тем облегчил свою душу (дикси эт анимам левави)!”

– Я бы тебе облегчил душу, инквизитор бритый! – заорал Алексей, вообразив себя на вольной студенческой дискуссии. – Я бы тебе показал, как людям мозги кви про кво, то есть заливать туманом! Я бы с тобой установил модус вивенди – теплые отношения!

– Нон лицет, – раздался с крыльца голос Сони. – Не положено. Как-то не принято, чтобы комсомольцы устанавливали прямые контакты с духовным причтом.

– Вот и зря! – буйствовал Алексей. – Потому-то они и чувствуют себя вольготно. Не можете, что ли, устроить с ксендзом открытый диспут? Не можете найти человека, который бы политику знал и в латыни разбирался? Он бы разнес патера в пух и прах!

Соня вздохнула. Где взять такого человека? Алексея, что ли? Он посторонний, прихожане его слушать не станут. Да и не пойдет ксендз на открытую дискуссию, сошлется на какую-нибудь буллу папы римского. Потому существует твердая линия: вести пропаганду среди верующих за стенами костела. Лекции, беседы – в клубах, избах-читальнях. А туда ярые католики и не заглядывают. Дымят самосадом недавние партизаны, да молодежь резвится потихоньку от скуки, потому что и без лекций все давно атеисты.

Получается холостое коловращение. Да и не могут лекторы противопоставить ксендзу ничего, кроме теоретических рассуждений. Они просто не знают его оружия, считается весьма предосудительным, если активист побывает в храме и послушает проповедь. Не положено – и все!

– Тут демагогией попахивает! – снова пылко возразил Алексей – Ксендз не стесняется и в кино прийти, и лекцию послушать, а мы боимся нанести ему ответный визит. Получается, что он вроде как в неприступном для нас бастионе!

Соня опять вздохнула. Во многом этот славный студент прав со своим максимализмом. Методы нашей идеологической работы пока не слишком гибки.

Ей вспомнился трагикомический случай, когда учительница Леокадия Болеславовна потребовала исключения из пионеров Варьки Мойсеновича: она случайно увидела его выходящим из костела. Пришлось Софье Борисовне вмешаться и сходить в райком комсомола. Но разбор “персоналки” на отрядном сборе все-таки состоялся. Леокадия клещом впилась в Варфоломея.

– Нет, ты скажи честно и откровенно: зачем ходил в этот рассадник мракобесия?

Варька не был расположен к откровенности. Сбор – не то место, где можно признаться, что он подкарауливал хуторского Стефку, чтобы дать ему заслуженного “дубца”. Этот Стефан еще до начала службы нарисовал мелом на школьном заборе фигуру черта с рожками, хвостом и копытами, но в пионерском галстуке. Рисунок был выразительный (это Варька оценил беспристрастно), но имел явно оскорбительный характер, и Варфоломей долго гнал автора по улице. Тот сбежал под спасительный кров костела. Пришлось дожидаться конца литургии. Однако обратно заборный художник вышел в сопровождении отца, сел в двуконную бричку и покатил на свой хутор. У резных костельных ворот Леокадия и застала Варьку...

Рассказывать о своей неудаче перед всеми ребятами не хотелось, и Варфоломей степенно ответил:

– А в костеле красиво. И музыка играет.

– Ага, признался! Как же совместить твои слова с пионерской обязанностью бороться с предрассудками?

Варьке хотелось поскорее кончить нудный разговор, и он не очень удачно ляпнул:

– Я исправлюсь. Я тогда не успел. В следующее воскресенье обязательно... это самое... поборюсь.

Леокадия взвилась:

– Вы слышите, он опять собирается идти туда! Он и не думает раскаиваться.

Все-таки ограничились замечанием. Не прошло и предложение снять Варфоломея с звеньевых: ребята дружно застучали крышками парт. А сам он остался больше всего недоволен тем, что Стефка ушел-таки от возмездия: не рискнул больше Варька показываться у подножья костельного холма – беды не оберешься.

Алексея не столько насмешила, сколько рассердила эта история, и он сказал, что учителей вроде Леокадии он представляет себе в виде сухой еловой палки, гибкости никакой, а колется сколько угодно.

– И ее левацких выходок ксендз не испугается, – добавил он. – Совсем другой метод нужен...

Леокадия Болеславовна не собиралась пугать ксендза. Она с ним дружила с сорок первого года.

Когда на берега Немана пришли немцы, они предложили Леокадии очистить школу от ребятишек и сдать дом под волостную управу. Первое она охотно выполнила, второму воспротивилась – мой дом! Заявившегося на новоселье бургомистра неделикатно выставила за дверь. Тот вызвал начальника полиции и приказал ему силой освободить помещение от “красной стервы”. Леокадия пошла жаловаться к коменданту, представилась ему на чистом немецком языке и вернулась от него только утром. Вернулась, безнаказанно отхлестала по щекам бургомистра и заняла для себя две комнаты с кухней. Работать она стала переводчиком в комендатуре. Здесь и встретилась впервые с ксендзом Иеронимом, который доставил оккупационным властям список прихожан – активистов Советской власти.

Сблизило их полное отсутствие в деревне других интеллигентов “Речи Посполитой”. Они были белыми воронами как среди гитлеровских солдафонов, так и придавленных оккупацией местных жителей. По вечерам ксендз зазывал к себе Леокадию в обширный особняк при костеле и часами читал звучные строфы Овидия и Вергилия. После вкуснейшей черносмородинной наливки, которую выставляла его домашняя хозяйка – порядком упитанная пани Августина, отец Иероним переходил на Боккаччо с его весьма игривыми рассказами.

Наливка Леокадии нравилась, а Боккаччо – нет. Она побаивалась коменданта. Стареющий майор, кажется, не на шутку влюбился в нее и ревновал к ксендзу. Тем не менее Леокадия вынуждена была терпеть ответные визиты отца Иеронима в свою уютно обставленную квартиру, где угощала его “кавой” и томными гимназическими романсами под вполне приличное пианино.

Ни о политике, ни о религии они почти не говорили, да, кстати, ни то ни другое и не интересовало Леокадию. Ею владела другая идея: как стать сильной самостоятельной хозяйкой, вернуть отцовскую землю, скот, батраков и таким образом войти в роль богатой невесты. Однажды она поделилась с гостем своими мечтами, но отец Иероним ее жестоко разочаровал: