Эдуард Пашнев - Девочка и олень

— Мне уйти?

— Тофик? Как ты меня нашел?

Она обрадовалась ему, но не перестала быть печальной.

— Ты почему такая, чаби-чараби?

— Какая?

— Чуть не плачешь.

— Астронавтов жалко, — тихо ответила она.

— Каких астронавтов?

— А вон видишь? — Она показала на бледную, быстро исчезающую полоску, прочерченную в небе упавшей звездой.

— Вижу, пролетела…

— Понимаешь, два астронавта… Они летели к далекой планете. Неважно, как их звали. Девушка и парень. Им не повезло. Корабль взорвался. Так получилось, что они не погибли. Скафандры выдержали, и их выбросило в космос. Да, выжили, — добавила она, словно предупреждая возражение. — Девушка полетела к земле, а астронавт-парень — в открытый космос. Она была обречена сгореть в атмосфере земли, а он — замерзнуть в космосе. Пока расстояние между ними было небольшое, они переговаривались по радио. Потом перестали слышать друг друга и летели в разные стороны в полном безмолвии. И девушка сгорела. Вошла в атмосферу и… А в это время на земле шел мальчик с мамой. Мальчик оказал: «Мамочка, смотри, звезда упала». А мать ему ответила: «Дурачок, загадай скорее желание, оно обязательно исполнится».

И Тофик не осмелился спросить: сама она сочинила эту историю или же прочитала где-нибудь. «Скорее всего сама», — подумал он, потому что почувствовал вдруг себя на месте астронавта-парня, который навсегда расстается с девушкой. Да, это они, артековцы, разъезжаются и разлетаются в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться.

— Надь, а как звали ту девушку? И того астронавта-парня?

— Это неважно.

— На какую букву? — пристал Тофик. — Ну, скажи?

И вдруг увидел, что Надя заплакала. Он растерялся. Ему захотелось крепко прижать ее к себе и приласкать, как это делают взрослые люди. Но они все еще были детьми, и Тофик осмелился только легонько погладить девочку по плечу.

— Не надо, — тихо попросил он, — не плачь.

«Она плачет из-за меня, конечно, из-за меня, чаби-чараби, — решил он, и сердце замерло от сострадания и счастья. — Наверное, астронавта зовут Т. А. — Тофик Алиев».

Но мальчишка ошибался. Астронавта звали иначе.

«Милая моя Олечка, — написала она в Павлодар. — Многое изменилось за эти месяцы. Произошел какой-то перелом. Во многих вещах разочаровалась, а некоторые воспринимаются сейчас с новым радостным интересом. Даже послушаешь, о чем говорят малыши на улице по дороге в школу, и улыбнешься. Так любопытно и интересно».

Это было какое-то особенное чувство растворимости в мире, прозрачности, словно она перешла из одной субстанции в другую и не шагает по улице, а растекается световым потоком.

Декабрьский ветер подметал середину улицы, троллейбусы и автобусы шуршали шинами по голому асфальту. Снег лежал только на крышах домов и во дворе музея. Да по переулку мимо гравюрного кабинета летело, закручиваясь, колючее облако поземки. На переходе оно ударилось о толпу людей, в которой была Надя, и рассыпалось, заставив всех поежиться.

Надя перебежала двор музея, поднялась по ступенькам, двумя руками потянула на себя тяжелую дверь. Она первый раз открывала ее сама. В какую-то долю секунды подумала, что не справится и придется кого-нибудь просить, но дверь открылась, и она проскользнула внутрь, в теплый сумрак вестибюля.

Небольшая очередь у кассы была настроена весело. Наде было знакомо это ощущение праздничного возбуждения. Она могла не приходить несколько недель в музей, могла совершенно спокойно думать о его посещении, но стоило ей увидеть стеклянный фонарь крыши, подпираемый белыми колоннами, стоило ступить на мраморные ступени лестницы, как она начинала торопиться и в раздевалку спускалась бегом.

— Надьк, здравствуй!

Перед ней стоял долговязый мальчишка в черном костюме. Из верхнего кармашка торчал вчетверо сложенный платок.

— Чиз! Ты что здесь делаешь?

— Ничего, — смущенно пожал он плечами. — Пришел вот. Вернее, ухожу. А это ты?

Он взял у гардеробщика пальто и шапку и отошел в сторону, чтобы одеться.

— А я смотрю: ты это или не ты? Оказывается, ты, — сказал Чиз, растерянно улыбаясь. Шапку он не надевал и пуговицы пальто не застегивал.

— Как я рада тебя видеть, ты не представляешь, — призналась Надя.

— И я тоже. Я приходил к вам в школу приглашать к нам на танцы. Но ты там больше не учишься.

— Нам дали квартиру в другом районе. И я теперь учусь в новой школе. Это уже третья школа в моей жизни.

— А где твоя новая школа? — поинтересовался он.

— Это далеко. Почти в Царицыно. До метро Каширская, а потом на автобусе. Кавказский бульвар.

— Знаю, — кивнул Чиз. — Там моя бабушка живет около кинотеатра «Космос».

— А я как раз в этот кинотеатр в кино хожу.

— «Войну и мир» смотрела?

— Смотрела.

— Савельева ничего, да?

— Ничего, — согласилась Надя. — Только глаза у нее голубые, а у Наташи Ростовой должны быть черные.

Чиз кивнул, соглашаясь. Больше он не знал, о чем ее спросить, и начал деловито застегивать пуговицы, с преувеличенной тщательностью нахлобучил шапку.

— Ну, пока!

— До свидания, Чиз, — сказала Надя.

В ее голосе прозвучало сожаление. Сожаление чувствовалось и в ссутулившихся плечах и неуверенной походке Чиза. Надя проводила его взглядом до самой двери.

С этим мальчишкой она училась пять лет. И до пятого класса он был Игорем Сырцовым. А когда стали изучать английский язык и узнали, что сыр по-английски «чиз», его прозвали Чизом. А неразлучному дружку Юрке Миклашевскому приделали к имени буксу «з» для однозвучности и стали звать их Чиз и Юриз.

Были они оба светловолосы, длинноруки, через парту дотягивались, чтобы дернуть за косичку. Но если у Чиза волосы были мягкие и он аккуратно зачесывал их назад, то голова Юриза казалась колючей. В карикатуре Надя нарисовала ему вместо головы зеленый каштан с колючками и посадила верхом на двойку с минусом. Чиз скакал за своим приятелем верхом на тройке с плюсом.

Друзья долго стояли перед стенгазетой, до самого звонка.

На перемене к Наде подошел Чиз и, церемонно шаркнув ногой, как это делают актеры в телевизионных спектаклях про испанцев, сказал:

— Благодарю за внимание.

На другой перемене к Наде подошел Юриз и, угрожающе наклонившись, проговорил:

— Благодарю за внимание.

Зоя Федорова, сидевшая с Надей на одной парте, не выдержала и фыркнула:

— Какие вежливые стали.

На третьей перемене Чиз и Юриз снова направились к Наде. По проходу они двигались, тесно обнявшись. Приблизившись к парте, Чиз состроил на своем лице гримасу почтительного внимания и спросил: