Никул Эркай - Новая родня

А потом позвал ребят за собой в госпиталь. На них надели белые халаты. И они вошли в палату тихо и важно, как молодые доктора.

Здесь помещались только лежачие раненые в бинтах, в гипсе. Каждый на чистой подушке, под байковым одеялом, на отдельной никелированной койке.

— Вот какие нам надо обеспечить ей условия, — шепнул Мика, кивнув на сестрёнку, острый носик которой задорно торчал из-под одеяла и глаза-смородинки улыбались вошедшим.

Вокруг Галинкиной кровати стояли врачи и медицинские сёстры и чему-то радовались, приглашая ребят.

— Вы полюбуйтесь— чудо у нас какое! Галочка нам фокусы показывает.

Ребята подошли поближе. Девчонка как лежала, так и лежала— носом вверх.

— Ну, Галочка, окажи, как ты можешь! — сказал военврач, кивнув ребятам, куда надо смотреть.

Они взглянули и видели, что из-под одеяла торчат Галинкины ноги, а пальцы а них шевелятся.

— Ну-ну, Галочка, пошевели ещё, пошевели! — наклонилась к ей медицинская сера, словно дивясь

какой-то невидали.

И все заулыбались, любуясь, как двигаются тоненькие пальчики.

«Вот бы мама посмотрела, что вокруг нашей Галочки делается, — подумал Мика. — Рассказать, так не поверит, будто столько взрослых людей могут радоваться тому, что у какой-то маленькой девчонки двигаются пальцы на ногах».

Мика улыбнулся, а сам косил глазом в другую сторону. Его внимание привлекла кровать, вокруг которой никого не было. Вся она была туго затянута марлей. Белый полог тускло просвечивал. Под его покровом виднелась девочка, лежавшая неподвижно, как замороженная в ледяном гробу.

Её забинтованные руки были подвешены к спинке кровати. Большие, словно остекленевшие глаза неподвижно смотрели в одну точку. А лица у неё совсем не было. Вместо щёк, лба, подбородка сплошная рана. Невозможно смотреть. А невольно тянет.

«Да что же это такое? Почему её не забинтуют?»

Отвлёк его военврач. Он спросил ребят, как это им удалось так много карасей наловить.

Мальчишки наперебой принялись рассказывать, вызвав смех и шутки раненых. Никто не верил, что карасей из озёр можно выметать мётлами. Все думали, что это рыбацкая побасёнка.

— Кто не верит, пусть проверит! — настаивал Мика. И приглашал всех скорей поправляться да на рыбалку.

У раненых глаза загорелись. Но вот один паренёк, лежавший лицом к стенке, ни разу не повернулся. И сколько ребята ни старались заинтересовать его, так и остался лежать.

Даже, когда прощались, не повернулся. А девочка под пологом всё-таки проводила их глазами. Значит, слушала.

— Спасибо вам, ребята, — сказал военврач, когда вышли в раздевалку, — приезжайте почаще, может быть, и в этом упрямце пробудите интерес к жизни.

— А почему он такой?

— Потерял мальчишка ногу… ну и переживает.

Ребята переглянулись: как это можно «потерять ногу?»

— Операцию я ему сделал отлично. Постарался оставить культю немного ниже колена… Нога уже поживает… скоро можно будет ходить на костыле.

— Значит, отрезали?! — воскликнули ребята хором.

— Да, была раздроблена, гангренозная — пришлось… И вот не хочет теперь жить без ноги! Отвернулся к стенке — и всё. Кормим насильно…

— А с девчонкой что?

— Ах, эта, под марлей… Переломы рук. Ожог всего лица. Его нельзя бинтовать.

— Так и останется?

— Почему же, постараемся сделать ей лицо. Вот как только очистится от нагноения, начнём понемножку наращивать кожу. Будем брать взаймы по кусочку у добрых людей… От каждого понемножку— и девочке лицо!

— Живую кожу надо срезать?

— Да, конечно…

— Проклятые фашисты, с них бы живьём содрать за такое…

— Не простит им человечество, — нахмурился доктор, — час придёт — расплатятся за всё.

Ребята тоже нахмурились.

— Отомстим! — сказал Мика.

— Отомстим! — отозвался Юка.

Им захотелось немедленно очутиться на войне и бить этих подлых гитлеровцев, которые так казнят детей!

Когда они ехали домой, у Мики перед глазами всё была девочка, лишившаяся лица, а Юке не давал покоя мальчишка, повернувшийся к стене. Кто он? Чей такой? Как ему помочь?

— О чём задумался, Юка?

— Да всё об этом парнишке…

— А я о девчонке.

— Подумаешь, какое дело, давай ей свою кожу отдадим. Ты с одной щеки срежешь, а я с другой, вот ей и две сразу.

— Ты скажешь…

— А что — пожалел? Герой тоже, одной щеки жалко. Вот ногу, собери мы хоть сто штук, ему обратно не приделаешь.

— А твой дед-то живёт себе, не тужит при одной ноге!

— Так ведь он старый. Ему что, а мальчишка, наверное, горюет, что. без ноги его на войну не возьмут. Безногий — не боец.

— Как это — не боец? А твой дед, помнишь, про безногого пулемётчика рассказывал, который у Будённого в Первой конной был? Как засядет на боевую тачанку, как прикипит руками к пулемёту… Та-та-та-та! Никакие ему ноги не нужны… Лихие кони мчат!

— Да, дед здорово это рассказывал…

— Давай его попросим съездить в госпиталь да рассказать всё это мальчишке — глядишь, от стенки и отвернётся.

— Правильно!

С таким решением и вернулись возчики в родные Курмыши.

— Ну, как там Галочка наша, как наша родненькая? — бросилась навстречу Марфа, как только завидела сына.

— Ой, мама, хорошо, уже пальчики двигаются. Она пальчиками шевелит, а на неё весь госпиталь радуется.

— Ты смотри-ка, значит, скоро домой возьмём.

— Да ещё полечат электричеством. Начнёт бегать-прыгать— сейчас же возьмём.

— Лишь бы не заскучала она там, не заплошала без материнской ласки… Слабенькая ведь, несчастная.

— Она-то не заплошает. Там и послабей есть и понесчастней.

И Мика рассказал про девочку, которая лежит с подвешенными руками и совсем без лица. И пожалел, что рассказал.

Мать так плакала, так страдала, что Мика забоялся, не разорвалось бы у неё сердце от горя.

Зато уж не пожалел он чернил, когда сел писать отцу на фронт. Такие казни на головы гитлеровцев призывал, что бумага корчилась и стальное перо не выдерживало. Три штуки сломал, пока одно письмо написал.

Марфа тоже горе не таила, рассказала про несчастную соседкам. И вот уже все курмышские женщины охают и вздыхают, жалея бедную девочку «без лица».

Наслушавшись их рассказов, к Мике забежала Светлана «А я знаю».

— Правда это?

— Правда.

Она только губы поджала: а почему я не знаю? И сейчас же подала сигнал своим девчонкам: «Все на сбор!».

О чём они говорили, неизвестно. Девчонки собрались одни, без мальчишек. И вдруг после этого сбора появились у них на щеках, на лбах, на подбородках какие-то значки-квадратики, ромбики, треугольники. И все пять Светлан, четыре Людмилы и три Тамары расхаживали по деревне с этими значками таинственно грустные.