Никул Эркай - Новая родня

А сам черпает и черпает и наваливает на лед груду за грудой. Гора карасей расползается во все стороны. Побившись, караси застывают на морозце, покрываясь инеем.

Видя, какие богатства черпают дед и Юка из майны, ребята, забыв усталость, раскрасневшиеся, с горящими глазами, продолжали взмучивать донный ил, поставив между майной и озером черную завесу.

И даже самые старые, опытные караси не решались прорваться сквозь строй метел и попадались то деду, то Юке в черпак. Они были толстые, жирные, тяжелые. С крупной чешуей золотисто-зеленого цвета.

— Ага, самые главные пошли! Видали, какие здесь заспались: здоровущие, как лапти! — радовался дед Аким.

Закончилась эта работа, когда солнце уже пошло к закату и в воздухе похолодало. У распарившихся ребят стало пощипывать щеки.

Дед отер пот, поправил растрепавшуюся зеленую бороду и сказал, оглядывая улов:

— А не хватит ли, ребятки? Не будем жадничать, надо что-нибудь и на развод оставить. И так водяной на нас рассердится, зачем запретным способом ловим!

— А разве метлами запретно?

— Еще как запретно! Взбаламученный нами ил, чуете, как дурно пахнет? Он теперь все живое в озере умертвит… Всю мелкую рыбешку потравит… Однако вы не тужите, мы крупную взяли и мелочишку не загубили. Она вся в протоку ушла, которую мы чистой оставили. Так-то вот!

Ребята не стали больше тужить да ахать, а принялись собирать карасей в корзинки, укладывать в плетенку саней. И, загрузив сани, ухватили еще корзинки и потащили в село, уцепившись по двое.

Подивились колхозники их богатому улову.

А уж как по душе пришлись жирные караси раненым и выздоравливающим бойцам, об этом потом даже в газетах писали.

Представьте себе, что Мике не пришлось участвовать в замечательной рыбной ловле, организованной зеленобородым дедом Акимом. И все из-за названой сестренки. Сколько же с ней оказалось забот, хлопот! После того как у нее от самого обычного свойского леченья вздулась спина, мать вымазала эту неженку медом, смешанным с чистейшим конопляным маслом, — лучшим средством от ожогов, словно девчонка обожглась на пожаре.

Уложив ее на печке животиком на теплое просо, Марфа ушла в телятник, а Мике наказала постеречь сестренку. Не вздумал бы Сандрик забраться да полизать с ее спины сладкое лекарство — с него станется!

Вот так и сидел Мика дома, когда все ребята пошли на замечательную рыбалку. Но он не скучал и старался развлечь больную. А зимний денек был веселым. Снега за окнами избы сверкали. Сквозь морозные стекла пробивались и играли на полу солнечные зайчики. Смешной Кудлай ловил их лапой. Котенок ему помогая. Козлята, которые с каждым днем становились все резвей, затеяли свою игру. Перескакивали через Кудлая и с разбегу прыгали на стол, а оттуда с вывертом через голову Сандрика, сидевшего на лавке, на пол. И мчались в темный угол избы бодать стоящий там веник.

Даже петух, заскучавший из-за обмороженного гребня, и тот участвовал в представлении. Мика сыпал ему с печки просо, а он, завидев такой корм, изо всех сил разгребал пол когтями и призывал кур, сердясь и волнуясь, что они не поспешают на его радостные крики.

Поросенок, живший под печкой, отзывался на его кудахтанье музыкальным похрюкиваньем.

В такой веселой избе только бы жить да радоваться, а девчонка уткнулась острым носом в подушку и молчит. Вот уж эти городские неженки! Недаром пословица говорит: «Таких хоть медом мажь, все равно спасибо не скажут!»

Нет, нелегко будет воспитать ее. И только Мика издал тяжелый вздох, отчаявшись развлечь названую сестренку, как вдруг Кудлай вскочил и под стол. Нагнувшись в низкой двери, в избу вошел военврач второго ранга.

Кудлай был умный пес. Однажды доктор отогнал его от раненых, которых Кудлай пытался лизнуть, поприветствовать от всего сердца, и с тех пор пес, обидевшись, не желал встречаться с доктором.

Военврач, сняв очки с толстыми стеклами, оглядел притихших артистов домашнего цирка и спросил по-эрзянски:

— А где больная?

— Больных здесь нет, здесь все здоровые, — попытался отвести его Мика.

Но не тут-то было — военные, они на слово не верят. Доктор сразу сообразил, где надо искать. Встал на приступку и спрашивает девочку по-русски:

— Ты что же, милая, если здорова, на печке, как старушка, лежишь? Э, да чем же это у тебя спина изукрашена? Ну, так и знал, эрзянь баня! Что, по-свойски лечили? Тертой редькой да веничком? — обернулся он к Мике, перейдя опять на эрзянский.

— Ну и что, мы как полагается… — , смутился Мика.

А девчонка вдруг как повернется, села на куче проса и давай лопотать и давай лопотать, как сорока. Вот тебе и глухонькая, вот тебе и неменькая! Оказывается, это она по-мордовски не умела, на эрзянскую речь не отзывалась, а по-русски как начала чесать — Мика даже рот разинул!

Он по-русски читать-писать слегка научился, а говорить плохо умел и завидовал городским, которые на все лады могут языком повертывать.

«Эх, надо было ее нашему языку учить, а уж потом лечить в нашей мордовской бане, — спохватился Мика, — тогда бы у нее таких испугов не было! И не взволдыряла бы спина от нервов!»

Но было уже поздно. Военврач надел очки и принялся выслушивать и осматривать повеселевшую от разговоров девочку.

Покачивал головой, недовольно кряхтел. И, когда вбежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся Марфа, он сказал ей по-эрзянски:

— Девочку я у тебя, милая, заберу. Не та у нее болезнь, чтобы лечить своими средствами.

— Ой, да как же? Она же слабенькая, куда ей в больницу? — Марфа считала больницу второй бедой после тюрьмы.

Доктор заявил, что это не просто больная девочка, а контуженная на войне и должна лечиться в военном госпитале.

Но и Марфа была не такова, чтобы уступать свое, кровное.

— Да вы что, да как это можно? Вы почитайте, что мне мужик с войны пишет! Вот, глядите, только что отплясала за него перед почтарем. Свеженькое! — И развернула перед очками военврача исписанный химическим карандашом заветный треугольничек.

— Очень рад, — улыбнулся доктор, — хорошо, когда солдат сам о себе пишет!

— Нет, вы почитайте!

Доктор, уступая ее настойчивости, прочел и рассмеялся:

— Ваш муж утверждает, что вынес из-под бомбежки, завернув в свой ватник, безногого мальчика, И звать его Панас! А тебя как зовут? — обратился он к девочке по-русски.

И она радостно крикнула:

— Галочка!

Марфа так ладонями и всплеснула:

— Что же ты раньше-то молчала? Ой и до чего же хорошенькое имечко. Нет-нет, с таким красивым именем я девочку и совсем не отдам! Да как же вы в толк не возьмете — а еще доктор, — что материнская ласка для ребенка целебней всех ваших лекарств!

— Но ведь это же не ваша дочка.