Никул Эркай - Новая родня

И Юка пошёл — как же без него? Так и отправились целой командой.

И конечно, увязался Кудлай. Хорошо, что Сандрика уговорили дома остаться, и то только потому, что Панас обещал его поучить, как вырезать из дерева трещотки-пулеметки. Он это умел.

Путешественника переехали на завозне на другой берег реки и, напутствуемые добрыми пожеланиями деда Акима, углубились в лес.

Кудлай деловито бежал впереди, показывая дорогу, которую он знал лучше всех. Пёс поминутно возвращался то мокрый до ушей, то грязный до брюха. Его высунутый язык был виден издалека, как красный флажок.

Путь оказался неблизким. И Галинку пришлось нести на закорках и врачу, и пограничнику. Когда притомились, пытались Галинку даже верхом на Кудлая сажать, но ничего не вышло. В упряжке он мог ходить, а вот под седлом, он не был обучен.

А Мике. с Юкой досталось тащить мешок, полный сахара.

Сахар на пчельник? Да там же полно мёду! Вот в том-то и секрет: кто хочет побольше получить с пчельника медку, тот должен не поскупиться принести пчёлам сахарку!

По весне цветов ещё мало, взяток слабый, и пчёлы не рискуют заводить много деток. А если их подкормить сахарным сиропом, они смелей заложат соты с потомством. И к этому времени, когда зацветут липы и пчёлам будет нужно много рабочей силы, у них выведутся целые рои молодых пчёл.

Это всё объяснял военврач второго ранга. Он до войны служил врачом в сельской местности и любил водить пчёл.

— Нам нужно много мёду для поддержки и поправки раненых. Это замечательное средство для укрепления сил… Вот мы и задобрим вашего деда-пчеловода сахарком!

Военврач как в воду глядел. Дедушка Яков радовался, когда развязал мешок и высыпал на тёмную ладонь горстку сахарного песку. И смеялся.

— Ах ты хитрец, — говорил он, — знаешь, чем задобрить пчеляка! Все приходят ко мне, чтобы от меня унести, а, вот ты пришёл да мне принёс! Ну, как же мне тебя не полюбить? Как же тебя не отдарить? Будет твоим подопечным медок!

Хорошо было на пчельнике. За высоким частоколом, чтобы никто пчёл не потревожил, стояли разноцветные пчелиные домики. На которые не хватило краски, дедушка покрыл один белой берёстой, другие красноватой сосновой корой, а иные "зелёной осиновой", чтобы пчёлы свои домики не спутали.

Рядом с пчельником бежал ручей. Дедушка подпёр его плотиной. И через эту плотину пустил воду по широким деревянным желобкам. Она растекалась по ним такой тонкой струйкой, что чуть сочилась, пропитывая ольховую кору.

— Пчёлки бы пили да ножек не замочили, — объяснял старик. — Ведь у них на ножках не нарядные сапожки, а из пыльцы серёжки… И то на время: пока гуляет — себя украшает, а домой придёт — в сундучок кладёт, в восковую укладочку… Чтобы мучку месить да деток кормить!

Старик попотчевал гостей мёдом. Чай пили из самовара, который растопили еловыми шишками. И казалось, чай пахнет смолисто, вкусно.

Военврач любовался стариком. У него были серебристые волосы, румяные щёки и ласковые глаза.

— Сколько же вам лет, дедушка?

— Я и сам не помню, милый, я наших стариков Акима и Евсея мальчишками знал, за уши драл.

— Как же вам удалось дожить до такой старости и сохранить такую живость?

— Это дело не хитрое. Надо только каждый день заре кланяться, да пониже, с солнышком здравствоваться, росой умываться! — весело сказал старик.

После чаепития все разлеглись отдохнуть во дворике, который примыкал к избушке пчеляка.

Улёгся Кудлай и принялся выдирать набившиеся в шерсть прошлогодние репьи и колючки.

Дворик, в отличие от пчельника, был ограждён совсем рассыпавшимся плетнём. Здесь валялись старые, ненужные колоды, в которых прежде водили пчёл, да громадный ствол поваленной бурей старой ветлы, из которой дед добывал гнилушки для дымаря.

Военврач расположился в этом стволе, как в люльке, на мягких гнилушках. И, положив руку под голову, сняв очки, глядел на облака, бегущие над «ескойполянай. Пчёлы, сновавшие тысячами взад-вперёд, образовали над ней золотистую сетку.

Залюбовался и Мика.

Галинка бегала от цветка к цветку, собирая букет из купальниц и баранчиков.

Слепой пограничник сидел на старой колоде и слушал, как гудят пчёлы и шумит лес. И на лице его было выражение счастья…

Дедушка Яков пошёл выше по ручью «выбрать из верши щучек», как он сказал. С ним отправился Юка. И ничего в этой тишине не предвещало опасности.

Первым почуял беду Кудлай. Он вскочил как встрепанный. Зарычал. И вдруг длинная шерсть его поднялась дыбом.

Мика никогда не видел таким своего четвероногого друга. Мальчику сразу стало страшно.

Галинка вскрикнула. Военврач приподнялся и стал шарить, очки. Пограничник тревожно прислушался.

И в это время сквозь обвалившийся плетень во дворик пролез волк.

Он был ободранный, страшный, горбатый. Шерсть на нём висела клочьями, хвост свалялся, как войлок. С оскаленной морды текла слюна.

Волк остановился, обвёл дворик мутными глазами и, увидев Кудлая, сухо щёлкнул зубами.

И что-то непонятное случилось с сильным, могучим псом. Он мог бы одним ударом широкой груди вышибить тощего лесного пришельца. Но Кудлай вдруг, поджал хвост и, как-то сразу уменьшившись, бочком-бочком мимо Галинки — и в кусты!

А волк, преследуя его, направился прямо к девчонке, оказавшейся на его пути. Увидев его раскрытую, пасть, Галинка подскочила на своих пружинистых ножках и бросилась под защиту пограничника.

— Что случилось? — громко спросил слепой, прижимая её к себе.

Волк, услышав его, повернулся и пошёл на человеческий голос, опустив голову, как свинья,

Слепой пограничник, не видя опасности и не понимая по слуху, что происходит, недоуменно улыбался.

Мика, потрясённый непонятной трусостью Кудлая, стоял, онемев, и только показывал доктору на его наган в кобуре.

Но военврач, вместо того чтобы выхватить наган и пристрелить волка, сорвал ремень вместе с кобурой и запустил серому под ноги. Волк споткнулся, взвизгнул, как собака, и направился на безоружного доктора неторопливой рысью. И тут Мику словно подняло. Схватив первую попавшуюся хворостину, которой гусей бы гонять, он бросился наперерез лес разбойнику. И с разбегу ткнул его хворостиной. Сухая хворостина переломилась, а волк с ходу подмял мальчишку и покатил его перед собой, как комок тряпья.

Мика услышал над ухом мокрый лязг зубов. Ему стало нехорошо от мерзкой вони, шедшей от шерсти волка и из его слюнявой пасти. Закрыв глаза, Мика крикнул из последних сил:

— Кудлай, ко мне!

Его отчаянный призыв пробудил мужество собаки. Кудлай бросился на помощь, отшиб волка в сторону, и они клубком покатились по земле. Раздался хрип, визг — и они исчезли в овраге, свалившись с обрыва.

— Что же вы не стреляли, доктор? — вскричал Мика, поднимаясь с земли. — У вас, же наган в кобуре!