Анатолий Мошковский - Не опоздай к приливу

После обеда в дом Варзугиных зашел старший отцов брат, дядя Федя, высоченный, сутулый, в драном флотском бушлате с вылезающей ватой.

— Гриша приходит? — спросил он у дедушки и оглядел буфет, где за стеклом виднелись бутылки с белыми и красными горлышками.

Лицо у него было бледное, глаза мутные, как у вареной рыбы. Юрка знал: намекает, чтоб пригласили. Плевать ему на все: и на брата, Юркиного отца, и на рыбные промыслы, и на интереснейшие мужские разговоры, — только б стопку опрокинуть.

— Да, да, приходит, — по-стариковски зычно и занозисто бросил дедушка Аристарх. — Он промышленник, он капитан, а не топчется у магазинов, не клянчит оставить глоток… Иди-иди отсюда, нечего следить, не для тебя полы вымыли. Как Валька пропал, тебя не было, а тут пронюхал спиртное, заявился…

И дядя Федя ушел, тихий и покорный. Даже слова не сказал. Втянул голову, поправил шапку с выцветшим крабом и ушел. А ведь тоже был штурманом когда-то и в карман за словом не лез…

На причале в Шнякове дрогли на ветру дедушка Аристарх с Валерием и Юрка. И еще десятка два встречающих. Ветер был не сильный, и вода в губе не слишком бросала стоявшие у причала рыбачьи карбасы и пограничную моторку с флажком. Изредка сыпал снежок, хрустел на досках причала, забивался в щели. Возле пирса фактории болтались на волнах лихтер с тесом и малотоннажный танкер, доставивший в поселок горючее. Вода в губе была серая, скучная, в радужных пятнах мазута.

Скоро дедушка ушел погреться в комнатку портнадзора, а Юрка с Валерием стали толкать друг друга плечом, дуть в варежки. Уж очень не хотелось покидать причал…

Сейнеры должны были появиться в узком просвете — горловине губы.

С хриплыми криками жались к воде чайки, под ногами хлюпало — прибывала вода.

— Валь, — спросил Юрка, — а почему вы пошли втроем? Целый взвод можно было сколотить из ребят… И нашли бы скорей, что искали…

— Терпеть не могу мероприятий… И к тому же нас туда бы не пустили. Кто мы для них? Дети среднего школьного возраста.

— Не говори, — вздохнул Юрка и стал думать, куда бы и ему сбежать.

Валерий подкрался к Людке Сорокиной, поджидавшей отца, боцмана второго сейнера, и сунул ей за шиворот горсть снега.

Людка взвизгнула, испугав чаек, и погналась за Валерием. Поймать его было нелегко. Он убегал, прячась то за одного, то за другого. Несколько раз забегал за Юрку, толкал его на Людку и тотчас отскакивал.

— На пирсе — прекратите безобразие! — раскатился над губой громовой, потрескивающий голос из репродуктора диспетчерской вышки.

Валерий застыл на месте, потешно, как пингвин крылышки, поднял вверх руки — сдаюсь! — и Людка, мстительно поблескивая глазами, ткнула его кулаком в бок.

Сейнеров еще не было.

— Погреемся, что ли? — спросил Валерий, надурачившись.

Они зашли в служебное помещение, в комнату портнадзора, забитую народом.

— Да не в море, тут это было, в Якорной, — сердился дедушка Аристарх, споря с кем-то.

Присев на подоконник, Юрка разглядывал лица моряков и в который уже раз слушал рассказ дедушки о случае сорокалетней давности.

— Сельдь в ту весну густо шла, хоть весло станови — не упадет. Вы́метали мы с бота кошельковый невод, переждали, чуем что-то неладное. Клокочет внутри, кипит, натянули веревку; ну, думаем, косяк обметали, сотню пудов возьмем… А ну тяни, ребятки! Выбираем невод. Туго идет дель. А внутри как вулкан. И видим — царица небесная! — всплывает гора и бьет хвостом! И лоб перекрестить не успели — хватила гора хвостом, сеть на клочки — и долой из невода! Только потом сообразили — китенок в губу зашел, сельдяник, за косяком плыл… И все тут было, в этой губе… При наших дедах китов тут было — будьте здоровы. В Норвеге даже китовый завод был. А нонче перебили всех, перевелись киты, а на тех, что остались, — запрет. Захотел теперь китовьего уса — в Антарктику шпарь… — Дед бесовски блеснул глазами и расправил бороду.

Валерий подмигнул Юрке: любит старик язык чесать!

Никто этой истории не удивился, потому что про случай с китом-сельдяником сорок лет уже рассказывают старики, и даже малыши из детского сада могли повторить ее слово в слово.

Женщина, вывешивавшая на сигнальную мачту штормовые и другие знаки, принесла чайник. Он пускал из носика тугую струю пара. На столе появились кружки, копченый окунь и палтус, хлеб с сахаром. Началось неторопливое чаепитие. Синий дым тучей нависал под потолком. Пахло чадом от печки и мокрыми валенками.

Люди в зимних шапках, в бушлатах, телогрейках, полушубках ножами резали рыбу, медленно обсасывали косточки и складывали на обрывки газет. На миг в комнату заглянул молодой пограничник, оглядел людей и тотчас исчез.

— А кто из вас акул промышлял? — спросил вдруг Аристарх. — Ну ты, Семен, ты, Бочкин. А еще кто? Уходит промысел. А он-то живости требовал, характера…

И дедушка качал рассказ об акулах.

— Сейнера! — вдруг закричал Валерий, все время глядевший в окно, и люди повалили на причал.

Юрке стало досадно — не он первый увидел их!

Покачиваясь на волнах, в горле Якорной губы появились два белых сейнера, четко выделяясь на фоне коричневого мыса. Вот они миновали свечку маяка, оторвались от темного фона скал, развернулись и вышли на простор огромной губы.

С диспетчерской вышки громовым голосом передали, какому судну пришвартоваться первым. Не успел Юрка опомниться, как Валерий прыгнул на вставшее у причала судно и по трапу побежал вверх.

Щель между стенкой причала и бортом судна то расширялась, то сужалась. Юрка замешкался. А когда прыгнул на сейнер и взобрался на капитанский мостик, отец уже мял в ручищах Валерия.

Юрка остановился в дверях, дожидаясь своей очереди. Смотреть на отца с братом в такой момент было неудобно, и Юрка не знал, куда деть глаза.

Отец никогда не обнимал его. А Валерия — всегда. Да и понятно: первенец, старший, на полголовы отца перерос. Почти мужчина. Как такого не обнимешь!

Юрка не огорчался: Валерий стоил большего…

— А-а-а, и ты явился! — Отец только сейчас увидел Юрку и оторвался от старшего сына. — Ну иди-иди…

Юрке досталось крепкое рукопожатие, торопливый поцелуй и похлопывание по спине. Отец быстро отпустил его, что-то крикнул по переговорной трубе в машинное отделение, заткнул ее заглушкой, снял зимнюю шапку и рукавом вытер лоб.

Он был невысокий, кряжистый, реденькие рыжеватые волосы свалялись, и сквозь них на макушке светлела небольшая плешь, а спереди по обеим сторонам лба виднелись острые залысины. Кирпичные, с едва заметными следами оспы, щеки его были гладко выбриты, стальные зубы влажно поблескивали.