Анатолий Мошковский - Не опоздай к приливу

Его руки, лицо, сероватые сощуренные глаза были холодные, жесткие, не очень уютные.

— Дома порядок?

— Полный, — только и успел сказать Валерий: больше отцу и словом некогда было перекинуться с ними.

Часа два он принадлежал портовым властям, председателю колхоза Егору Егорычу, тоже явившемуся на сейнер, директору рыбзавода Дедюхину, который решил вдруг сунуть нос в трюмы судна, где на специальных чердаках был уложен улов.

— Не бойся, не бойся, — поддел его отец, — на этот раз рассортировали и головы срезали.

— Давно бы так, — сказал директор, — твоя крепче будет на плечах держаться… А досолки не потребуется?..

— Завтра увидишь… Что ты меня сразу за горло? Вон батя мой топчется на причале, а ты повис на мне…

И, отстранив плечом настырного толстяка Дедюхина, отец шагнул на причал — вода была полная, и палуба сейнера держалась на уровне причала — и разлохматил, растеребил торжественно расчесанную Аристархову бороду.

Но и своему отцу отец принадлежал не больше трех минут, потому что со всех сторон на него навалились члены экипажа. Увлекаемые женами и детьми, они рвались домой и пытались выяснить, когда кончится отгул после рейса и можно ли немного задержаться.

Происходило это потому, что положенные дни отгула сокращались (колхоз недовыполнил план первого квартала по рыбе, о чем успел шепнуть отцу Егор Егорыч) и в новый рейс нужно было уйти раньше срока.

Давно улеглась суматоха на судах, рыбаки и встречающие разошлись по домам, разъехались на дорках и лодках по своим сторонам, а дедушка Аристарх с внуками все еще не мог дождаться отца.

Наконец они погрузились в дорку и помчались на свою Большую сторону. Кассирша Надя оторвала им посиневшими пальцами, торчавшими из прорванных перчаток, ленточку из четырех билетов.

— Что так скоро в новый рейс? — спросил Аристарх.

Отец махнул рукой. Потом шумно высморкался через борт в воду.

— План… Талановский сейнер вечно в пролове, а мы отдувайся за него. На косяке держаться не может. То буи не выбрасывает, косяк теряет, то берет одну губку да капусту…

— Губошлепы, — сказал дедушка, — его б на елу, ему бы ярус дать — понял бы, почем треска, а то отдельный кабинет на судне занимает, его и сверху не поливает и споднизу не хлещет; какаву себе на камбузе распивают, а брать треску не научились… Поморы называется…

Надя сунула руки в рукава, зябко подергала плечиками. Потом спросила у Валерия:

— Ну как, очухался уже?

Валерий прижал палец к губам — молчи, дескать! — и снизу, осторожно, показал кассирше кулак.

Угрозы не подействовали. Надя подошла к отцу.

Юрка состроил страшную рожицу, задвигал губами, вытаращил глаза: остановись!

Напрасно.

— А ваш сынок тут на весь поселок прославился, — сказала Надя с усмешкой, — пока вы там за треской гонялись, он здесь такое отчубучил…

Валерий побледнел, а Юрка готов был стукнуть ее.

— Чего там еще? — Отец в кулаке зажег папиросу. — Было что, ребята?

Юрка немедленно бросился на помощь брату:

— Да ерунда, Валерка с приятелями ушли на лыжах покататься, а тут заряд. Ну, поплутали малость по тундре.

— Вот так малость! — не отставала Надя. — Вертолет с базы вызывали… А Сережка до сих пор в больнице… Вы только слушайте Папуаса…

— Это верно? — Отец свирепо повернул к сынам лицо.

— Конечно, верно, — сказал Валерий. — Никто не просил их присылать вертолет. Сами бы добрались. Пурга уже утихала.

«Ух и врет», — весело подумал Юрка и поспешил вставить:

— А зато Валю грамотой наградили.

Больше он ничем не мог выручить брата.

— Чего-чего? — переспросил отец.

— За помощь в охране границы. Мы возле катера ампулы нашли, отнесли на заставу. Ну вот и дали грамоту. Медведев вручил.

Валерий смотрел за борт.

— Верно? — спросил отец.

— Мг… — произнес Валерий.

Отец бросил окурок в воду, и до самого причала не было сказано ни слова.

С края причала, размахивая руками, их шумно приветствовал Васек.

В прилив не нужно подниматься на причал по трапу, надо сделать лишь один шаг с дорки.

Отец потрепал Васька по шапке и, не снимая с его плеча руку, зашагал к дому.

В проулке их встретил Федор. Он широко — подчеркнуто широко — улыбался и даже взял под козырек.

— С приходом, Гриша.

— Спасибо, — сказал отец, — как ты тут?

— Все по-прежнему. На мертвом якоре. Может, прийти рассказать?

— Но-но, — запротестовал дедушка и весь ощетинился, — знаем мы, зачем тебе нужно прийти. Только тебя и не хватало.

— Пусть приходит, — сказал отец, почти не задерживаясь возле брата, — мы его на голодный паек посадим, жесточайший лимит.

— Вот именно, — опять заулыбался всем своим морщинистым, желтоватым лицом дядя Федя, — где-нибудь в уголке пристроюсь.

Согнувшись у порога, он последним, за Юркой, вошел в дом, снял драный бушлат и, смущенно потирая большие красные руки, терпеливо пережидал суматоху встречи и гадал, куда его посадят. Он был выше всех в доме и едва не касался головой потолка.

Стол уже был накрыт, вино и закуска расставлены, и в комнате остро пахло маринованными грибами, копченьем и спиртом.

— Садись, — сказала мать и ногой пододвинула дяде табурет. — Да смотри помни себя, на закуску налегай…

— Слушаюсь, Алена, слушаюсь…

Юрке всегда неловко было видеть, как этот громадный человечище, может самый крупный из всего рода Варзугиных (только дядя Ваня, капитанивший на океанском дизель-электроходе «Амур», говорят, не уступал ему в росте), становился жалким и покорным при виде бутылки вина.

Вот и сейчас он поднимал в честь прихода отца граненую стопку с прозрачной жидкостью, и рука его дрожала, как у паралитика, а губы счастливо и мягко расплывались.

А ведь когда-то он ходил боцманом на рейсовом пароходе, на зверобойных шхунах в Белом море, потом кончил Мурманскую мореходку и на торговых судах исходил чуть ли не весь свет, на всех материках побывал, кроме Австралии. У него в доме была уйма занятных вещичек: китайские веера и шелковые картинки, бельгийское ружье и английская трость с ручкой в виде змеиной головы, огромная раковина с острова Самоа, в которой — приблизь к уху — вечно вздыхал южный океан; хранилось у него даже высохшее бычье ухо, которое подарил ему в испанском порту Валенсия бывший тореадор, шпагой заколовший на арене цирка не одного свирепого быка…

А потом… Что было потом, даже вспоминать неприятно. Дядю Федю все чаще списывали на берег: то, напившись, он отставал от корабля, то опаздывал к отходу. У него скоро отобрали заграничный паспорт, и он перестал ходить в «загранку». Но и в отечественных водах недолго пришлось ему походить. Его все время понижали в звании, и настало время, когда его, старшего помощника огромного океанского корабля, не рисковали даже взять боцманом на старенький, закопченный рыболовный тральщик, ходивший за рыбой к норвежским берегам.