Анвер Бикчентаев - Семь атаманов и один судья

Домой Азамат несся как очумелый. Распахнул дверь, прямо с порога завопил:

— Забирайте обратно свой подарок! Наплевать я хотел на ворованную посудину!

У Самата и Синяка чуть глаза не полезли на лоб. Они как услышали про посудину, так застыли с разинутыми ртами. В этой обстановке лишь дядя Капитан сумел сохранить хладнокровие.

— Повтори-ка, что сказал! — потребовал он, грозно наседая на, Азамата. — Ну?

Мальчик, конечно, повторил. Слово в слово.

— Откуда взял, что аквариумы ворованные? — спросил фронтовой друг, прищурив глаза.

— Весь город об этом говорит.

— Говоришь, весь город?

Азамат ничего не утаил: рассказал про линейку, про тетю из милиции и даже о своем сочинении.

Чем больше он рассказывал, тем больше мрачнел дядя Капитан. Его волнение выдавали руки — спичка никак не зажигалась, несмотря на все его старания.

— Никогда не знаешь, чего еще можно ожидать от тебя, пацан, — криво усмехнулся дядя Капитан.

«Почему так трусит наш фронтовой друг? — озадаченно подумал Азамат. — Чего он заметался?»

Волнение Капитана передалось другим. Внезапно Синяк бросился к окну, словно опасаясь, что во двор вкатила уже милицейская машина. Самат на всякий случай открыл шифоньер, точно желая туда спрятаться.

Вдруг Азамату сделалось очень весело. Чуть не залился хохотом.

— Никто сюда не явится, — успокоил он всех. — Я договорился, что сами отнесем аквариумы. Не вызывал я сюда милицию.

— Как бы ты ни выкручивался, однако после этого на тебя ни в коем случае нельзя полагаться.

— Как нельзя полагаться? Я не лгал. Разве нельзя говорить правду?

Азамат почувствовал себя так же плохо, как в кабинете директора школы. Желая как-то выпутаться из дурацкого положения, он говорил и говорил:

— Знаете, почему я написал сочинение?

— Ну?

— Те белые мыши, которые находились в аквариумах, были заражены чумой, холерой, черной оспой и желтой лихорадкой, об этом мне по секрету рассказала Тамара. А ее мать — доктор.

Тут все с опаской взглянули на аквариум и отошли от него подальше. Синяк от страха выпучил глаза, а Самат стал так разглядывать свои руки, точно хотел их совсем оторвать и выбросить.

— Как же мы понесем их, если в них уйма бактерий? — хрипло спросил Синяк, мелко-мелко дрожа.

— Та самая тетя, с которой я говорил, посоветовала надеть перчатки.

— Шерстяные варежки можно?

— Черт его знает. Про варежки я не догадался спросить.

Подходила к концу рабочая неделя в народном суде Восточного района. В последнее мгновение каждый спешил закончить какие-то самые срочные дела, словно стараясь отключиться от всего того, что он совершил за этот длиннющий день. Такое усилие просто необходимо. Пока ты мысленно не отодвинешься на какое-то расстояние от лиц, которые чередой прошли перед твоим взором, от целого калейдоскопа портретов, пока не забудешь все приговоры, вынесенные при твоем участии, не оставляет тебя ощущение напряженности и тревоги, где уж тут думать хотя бы о призрачном покое? Судья Хаким Садыкович направился к открытой форточке, ибо единственное окно, из которого обозревается безлюдный двор нежилого дома, его убежище, где он на короткое время остается сам с собой, в полном одиночестве. Если еще тебе удается выкурить единственную сигарету, воспрещаемую всеми земными инстанциями, начиная от супруги и кончая лечащим врачом, то это предел мечтаний. Вместе с ароматным дымом, синими кольцами исчезающим за окном, ты сам, словно на волшебных крыльях, уносишься из этого старого кабинета, главной достопримечательностью которого является видавший виды стол, чудом сохранившийся еще с прошлого века, от кипы пыльных папок, содержавших в себе, как в Книге судеб, неумолимое счастье для одних и неумолимое горе для других.

В приемной, там, за стеной, бессменный секретарь Фатыма-ханум тоже спешила завершить рабочий день. Судья знает, что в эту минуту она стоит возле зеркала и священнодействует над своими губами и кудрями. После окончания ежедневного ритуала ее головка обязательно появится в дверях:

— Я ухожу, Хаким Садыкович…

— До свидания…

Однако в этот вечер, когда вот-вот Фатыма-ханум должна была появиться в кабинете, что-то застопорилось в хорошо налаженном механизме судебной канцелярии. Тому причиной, пожалуй, стал запоздавший посетитель. Сначала за стеной шел разговор вполголоса, а затем совершенно неожиданно шепот Фатымы-ханум перешел в истеричный крик:

— Нет и нет! Я вас ни за что не пропущу!

Судья подумал: она всегда умела разговаривать с посетителями и держать себя в руках. Что же такое необычное приключилось в приемной?

Толкнув дверь, он, прежде всего, уперся взглядом в спину своей секретарши, стоявшей в воинственной позе и прикрывавшей своим телом дверь, ведущую в его кабинет. Лишь потом он перевел взгляд на мужчину; из-под шапки-ушанки на судью глядели чуть насмешливые глаза, почти что дерзкие.

— Что у вас тут происходит?

— Сам говорит, что только что освободился из тюрьмы, но не хочет сказать, зачем он к нам явился, — зачастила Фатыма-ханум, услышав голос Хакима Садыковича. — Видите ли, ему позарез необходимо поговорить с вами с глазу на глаз. Разве я могу это допустить? — Последнюю фразу она произнесла с достоинством убежденного в своей правоте человека. — Тем более я ему человеческим языком объяснила, что рабочий день у нас закончился и не может быть никакой речи о продлении приемных часов. Но он ничего не хочет признавать!

Смуглолицый посетитель не пытался перебивать ее речь. Его даже как будто в некотором роде забавлял переполох, вызванный его появлением. Он не спешил объясняться и не проявлял никакого нетерпения.

А судья в это время думал: «За пятнадцать лет, что я выношу приговор за приговором, был ли этот человек среди тех, кто переступил наш порог в качестве подсудимого?»

— У вас, конечно, неотложное дело? — спросил судья.

— Да.

— А если продолжим разговор в понедельник?

— Нет.

— Как это нет? — несказанно удивилась Фатыма-ханум. — Не хотите ли сказать, что в этом здании не судья, а именно вы назначаете дни и часы приема?

— Дело в том, что я в вашем городе лишь проездом. Кроме того, и разговора-то у меня на три минуты!

— Ну ладно, проходите! — произнес судья, размышляя о том, почему у посетителя такие дерзкие глаза, никак не соответствующие его спокойному поведению.

Заняв свое место за массивным столом, где он обычно принимал всех посетителей, судья предложил:

— Садитесь, товарищ…

Человек не назвал свою фамилию и не последовал его совету. Он как будто продолжал изучать лицо собеседника.

— Итак, я вас слушаю…

— Дело в том, как я уже объяснил, что я только-только освободился…