Николай Григорьев - Бронепоезд «Гандзя»

А Федорчук все кричал и тоже метался по вагону:

— И бушлат подойдет, и форменка!… Носовой платок — туда же!

Я подкинул ногой в кучу одежды свою шинель. А сам за рупор — и к борту.

— Машинист! — закричал я в рупор. — Машинист!

Но грохот взрывов гасил мой голос.

Наконец на паровозе меня услышали. Шевельнулся железный лист, подвешенный над входом в будку, и в щель просунулась голова машиниста.

Я замахал ему руками:

— Сифонь!… Задувай вовсю, Федя, дыму давай, дыму!

Не прошло и минуты, как из трубы паровоза густо повалил дым, застилая над нами небо серой тучей.

А по обеим сторонам вагона жарко запылали костры из шинелей и брезентов, посыпанных орудийным порохом.

Вслед за артиллеристами, смекнув, в чем дело, разожгли у себя костры и пулеметчики.

— Вот, брат, и дымовая завеса! Живем еще!… — говорил Федорчук, чихая от едкого дыма и зажимая себе нос бескозыркой.

Он прохаживался по вагону и, протирая покрасневшие глаза, посматривал, чего бы еще бросить в костер.

А Богуш на бронепоезде, должно быть, уже совсем потерял нас из виду. Снаряды его грохали где-то в дыму, не причиняя нам вреда.

Воспользовавшись передышкой, я бросился налаживать орудие. Ох как мне захотелось теперь самому заложить снаряд и дернуть за шнур!…

Но прицел, проклятый прицел…

У орудия стоял Малюга и о чем-то мрачно раздумывал. Сквозь дым он показался мне тенью.

Увидев меня, старик сразу, словно он только этого и ожидал, уступил мне место и пошел прочь.

Я спешил разобраться в испорченном прицеле.

Снаряды вокруг нас падали все реже и реже. Казалось, бой затихал. Но это только казалось.

Густой дым, окутавший нас во время канонады, начал рассеиваться, а наши костры догорали. Выдохся и Федор Федорович со своим сифоном…

Мы стояли под жерлами четырех наведенных на нас пушек, способных посылать сорок восемь снарядов в минуту. И Богуш выжидал только подходящего момента, чтобы снова обрушиться на нас всей силой своего артиллерийского огня.

Но пока завеса дыма все-таки укрывала «Гандзю» от противника, и я копался в прицеле.

Винты, стекла, рычажки… Черт, сколько же их! «Дистанционный барабан главная часть прицельного устройства», — вдруг припомнилась мне дословно одна из моих записей. Не доверяя памяти, я выхватил свободной рукой тетрадь из сумки.

Но не успел я отыскать нужную страницу, как весь вагон содрогнулся от накрывшего нас залпа. Тетрадка выпала у меня из рук…

Впереди в просветах поредевшего дыма, засверкали огоньки.

Богуш возобновил бой.

Решающие минуты…

Я ухватился за прицел. Где барабан? Вот он, так, на месте…

Стебель на месте… Защелка на месте…

Вихри дыма и горячие сквозняки от разрывов обдавали меня. Я отводил голову, чтобы не глядеть на происходящее, и все-таки видел перед собой, в дыму и пламени, нашу контрольную площадку, всю словно обглоданную, уже без углов и почти без помоста, голую, как скелет…

Стебель, защелка на месте!

Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и стеклам.

Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в вагоне — должно быть, тяжелораненый… Но я не оборачивался…

— Защелка на месте! Отводка на месте! — выкрикивал я сам себе, вцепившись в прицел всеми пальцами.

Отводка… Уровень продольный… Поперечный уровень тоже на мес… Нет! Поперечный не на месте!… Проклятый уровень, где твой пузырек! Где… твой… пу-зы-рек?!

Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.

— Малюга, Федорчук, сюда!

Я сгреб обоих за плечи и толкнул к орудию.

— Видите? Где пузырек, а? В стороне! Ушел в сторону!

Малюга так и оцепенел, взглянув на едва приметную трубочку с жидкостью.

Я изо всей силы встряхнул его:

— Видишь ты или ослеп?

— Вижу! — взревел Малюга, вырвавшись от меня. — Вижу! Старый я дурень! Прицел справный! Это… Да это сама орудия косо стоит!

— Ну да… Ну да… — забормотал Федорчук, озираясь. — У всего вагона крен. На правый борт… Сдала правая рессора…

Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под осевшее колесо орудия клинья-колобашки…

— Богуш!… — вдруг закричали бойцы. — Сюда идет!

Я быстро вскинул бинокль. «Да, приближается… Кончать нас идет…»

— Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!

Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:

— Есть, пузырек уже на месте!

Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.

Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.

Я делал наводку по его головной башне.

— Трубу снесло на паровозе! — вдруг крикнул кто-то сзади меня, и в ту же минуту этот голос слился с другим:

— Башню разворотило у пулеметчиков!

У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед глазами…

Собрав все силы, я снова подступил к орудию.

Нет, чувствую, сдаю… Не поймать мне Богуша в крестик нитей…

Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.

— Товарищи! — закричал я. — Помогайте! Песню!

— Песню! — эхом откликнулись бойцы в вагоне.

И затянули нестройно:

Славное море — священный Байкал…

Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый, но твердый голос матроса и повел за собой хор:

Славное море — священный Байкал

Славный корабль., броневая…

Вот он, в крестике!

Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот…

И вдруг — полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота боя.

Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу…

Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей тишиной, не соображая, что произошло.

И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул — и пустил трель. Эту трель подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады застрекотала вся степь.

Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию, спеша заглянуть в чудесное стеклышко.

— Ура-а!… Победа!

Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не задушив своей пышной бородой.

Я, как мог, вырывался.

— Нет, не пущу! — гудел старик. У него были слезы на глазах. Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет… Ты — артиллерист, командир доскональный. Наш красный офицер!

— Да разве?… Что ты!… — Грудь у меня стеснило от радостного сознания: «Вот и сдал экзамен на красного офицера… Как просто это получилось: сами солдаты приняли экзамен».

Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:

— Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!