Борис Антонов - Концерт для контрабаса с собакой

Дик успокоился. Подчиняясь Алешкиной команде, он протянул мне лапу. Я не без опаски ее пожал. Знакомство состоялось.

Я вынул из-под ремня книжку и протянул ее Алешке. Видели бы вы, как он обрадовался! Еще больше радости доставило ему письмо из ЦПК. Он подозрительно покрутил его, понюхал, перечитал раз на пять и недоверчиво спросил:

— Не врешь, что в дупле нашел?

— Ну что ты? — возмутился я.

— Поклянись!

Я сложил ладошки, закатил глаза и произнес:

— Клянусь!

— Не так, — остановил меня Алешка. — Делай, как я, и повторяй за мной.

Он сложил руки крестом на груди и зловещим шепотом начал:

— Клянусь далекими звездами и близкими планетами…

— …Далекими звездами и близкими планетами, — эхом повторил я.

— …Клянусь солнечной жарой и космическим холодом…

— …космическим холодом, — проговорил я.

— Клянусь невесомостью и земным притяжением…

— …земным притяжением…

— …клянусь, что говорю я только правду.

— …говоришь ты только правду.

Алешка опустил руки.

— Не я говорю, а ты говоришь.

— Не ты говоришь, а я говорю… Слушай, Алешк, что-то я запутался. Кто чего говорит, не пойму.

— Ты говоришь, что я говорю, а я говорю… фу, совсем запутал… Давай сначала.

— Клянусь далекими и близкими планетами, — затараторил я. — Клянусь солнечной жарой и космическим холодом. Клянусь невесомостью и земным притяжением. Клянусь, что я говорю только правду. И если я вру, то пусть меня пришибет метеоритом или сожжет комета.

— Молодец! — похвалил Алешка. — Теперь я верю, что письмо из Центра.

Все приказы были ясными. За исключением одного. Насчет хвостов. Не обезьяны же мы. Ну да ладно, потом разберемся.

— Сейчас надо к испытаниям приступать, — предложил Алексей. — Знаешь что, Герка? Начнем с холода.

— Почему с холода?

— Да потому, что это самое главное испытание. Вот посмотри на рисунок. Видишь, космос — это тебе не земля. Там с одной стороны жарко, с другой холодно. Так холодно, что железо замерзает. Без закалки не обойтись. Надо и к морозу привыкнуть, и к жаре. К тому же эти испытания легче всего провести. Догадываешься?

Ну, конечно, догадываюсь. Найти погреб — в деревне не проблема. Заберемся в него, как в космический корабль, и пожалуйста — испытания холодом. Вылезем закаленными. Потом еще чего-нибудь придумаем. Ведь у нас теперь книга есть. Все по-научному делать будем. Здорово!

Изорвав записку, мы помчались в деревню. Впереди' нас, виляя хвостом, бежал Дик. У первого же дома он неожиданно скрылся за забором.

— Приходи ко мне вечером, — крикнул Алешка. — Сейчас некогда. Дик! Дик! Стой, Дик! — закричал он вслед собаке.

Вечером так вечером. Часом раньше, часом позже — невелика беда. Главное, мы знаем, какое испытание проводить. А знать — значит наполовину сделать.

За самовольный уход мне попало. Мама сначала удивилась моему поступку, потом возмутилась, а еще потом стала выговаривать папе:

— Ну скажи, пожалуйста, когда он человеком станет? Когда?

Папа не торопился с ответом, а может, не знал, что сказать маме, и потому беспрестанно ходил из угла в угол.

— Я пожертвовала путевкой на юг, я взвалила на себя бремя приготовления завтраков, обедов и ужинов, я готова часами просиживать около контрабаса, а результат?

А папа все ходил и ходил. И молчал.

— Ты заметил, он меньше стал читать. Почти совсем забросил карандаши. А инструмент?.. Другой бы печалился, а он радуется… Радуется тому, что инструмент расстроился. Ему бы только бегать да бегать… Двадцать четыре часа в сутки бегать… Круглые сутки прыгать… Когда он человеком станет?

Папа робко улыбался и старался успокоить маму:

— Ну что ты, Нина, волнуешься?.. Каждому ребенку хочется побегать, попрыгать, поиграть. Это же естественно…

— Вот-вот, — возмущалась мама. — И это говорит отец в присутствии ребенка… У других дети как дети, а у нас… Один связался с какими-то жуткими машинами, другой неизвестно чем интересуется. Вот у Таратутов! Любовь Степановна горя не знает: ее Вольдемар сам к художественному развитию стремится. И я уверена, он не обманет материнских надежд. Он будет киноартистом!

— Это интересно — киноартистом, — склонил голову папа. — У него что — врожденный талант?

— Да, талант! — подтвердила мама. — Он уже снимался. В цветном фильме.

— В каком?

— Не помню, в каком. Давно это было. Немудрено и забыть.

— И сколько же лет было тому вундеркинду? — не отступал папа.

Мама задумалась, считая что-то про себя.

— Года два. А может, три или четыре.

Папа засмеялся.

— Понятно. Юному киноартисту нужно было пройтись под столом.

Мама глубоко вздохнула, пристально посмотрела на папу и вдруг скомандовала:

— Довольно шуток! Ты, Герман, рисуй, а ты, Павел, выпей настойку пустырника и отдыхай!

Мы с папой переглянулись и вышли из комнаты.

С мамой спорить нельзя. Еще в городе мы договорились, что будем подчиняться каждому ее приказу. Не подчиняться нельзя: она очень обеспокоена состоянием папиного здоровья и моего художественного развития. К тому же папа-по секрету сказал мне, что у мамы стали пошаливать нервы. Ее нельзя сильно волновать.

Я набросал пару эскизов с самовара и заскучал. Раньше я с большой охотой рисовал, а вот теперь даже рисование стало как наказание.

Папа сказал, что, может быть, на природе интереснее рисовать. Я согласился.

— Понимаешь, Нина, об этом даже в книгах пишут. — убеждал маму папа.

Он вдруг хлопнул себя ладошкой по голове и сказал:

— И как же это я позабыл? Ведь я не только Гере книги привез. И для тебя кое-что достал.

Папа вышел в другую комнату и вернулся с двумя книгами.

Увидев их, мама очень обрадовалась, поцеловала папу в щеку и нетерпеливо залистала.

— И как ты догадался купить такую книгу? — говорила она, шелестя страницами. — Какая хорошая книга! Давно мне хотелось найти такую. Хм… «Зеленая аптека». Все травы нарисованы, про все расписано. Хорошая книга! Спасибо, Павел. Теперь мы не будем травы в аптеках покупать. Сами соберем и насушим.

Папа вздохнул и заговорщически посмотрел на меня. Да, теперь нам с папой еще больше разных настоек придется пить. И еще больше листиков да корешков есть. Что поделаешь, если мама убеждена, что от них польза! Да и в книжках об этом стали писать. А зря-то ведь не пишут.

Вторая книжка была, наверное, про воспитание, потому что мама так увлеклась ей, что сразу обо всем забыла.

Папа громко кашлянул. Мама оторвалась от книги, подозрительно посмотрела на него и спросила:

— Павел, что с тобой? Почему кашляешь?

— Не волнуйся, Нина, у меня нет никакого кашля. Это так. В горле запершило… Да и Гере гулять пора.