Михаил Никулин - В просторном мире

— Гей-гей! Знаю, что больно, а итти надо! — громко разговаривал Миша, стараясь вогнать телят в гущу коровьего стада, где было хоть маленькое затишье.

Очередная волна злого ветра перервала потертую веревку, и ведро, сорвавшись с коровьего седла, с трескучим звоном покатилось по земле.

Миша подобрал ведро, в котором лежали налыгачи, и понес его в руке. Для короткой дороги груз легкий, но в длинном пути он был большой помехой, особенно при таком ветре.

Иван Никитич хорошо слышал донесшийся с подветренной стороны бубнящий звон ведра, и Миша видел, как он на миг развел руками: дескать, ничего не поделаешь, привязывать некогда… Заметил Миша, что и Гаврик качнул головой из стороны в сторону.

«Гаврик сознает…» — подумал Миша, и ведро с налыгачами показалось ему пустяком, а вот сдерживать коров куда трудней.

Лопата, подаренная Никитой, вывалилась из седла значительно позже, когда ветер гнал уже не листья и сухие травы, а одно облако пыли за другим, когда небо и простор степи постепенно перемешивались в мутный, нависающий со всех сторон сумрак, когда коровы с шибкого шага срывались в бег.

Миша все время зорко следил за висевшей сбоку седла лопатой. Но что-то отвлекло его на минуту, а может, и того меньше. Не заметив сбоку седла тусклого металлического блеска, он испуганно кинулся назад. Бежал он значительно меньше минуты, и бежал на ветер. Лопата действительно оказалась близко. Но ветер тем временем выкинул какую-то очередную дерзкую причуду и, должно быть, испугал телят, потому что они поскакали вперед, а за ними побежали и коровы. В довершение беды, в этом месте скошенное поле шло под откос, втекая в глубокую узкую лощину.

Срываясь в лощину, Миша увидел совсем близко размахивающих перед коровами палками и шапками Ивана Никитича и Гаврика. Он подумал, не лучше ли из хвоста стада перемахнуть в голову, чтобы помочь деду и Гаврику в их трудном положении. В это время двое телят бросились в сторону и побежали по дну лощины, переходившей в покатый овраг с густым шиповником и диким терном по склонам.

Миша погнался за телятами, которые, ища затишья, нырнули в кусты.

Сколько ни оглядывались бежавшие впереди стада Иван Никитич и Гаврик, Миши с телятами они не увидели.

Миша не скоро нашел телят, спрятавшихся в глубине кустарников. Он несколько раз пробовал выгнать их из колючих зарослей, но телята, испуганно тараща глаза, не шли.

Встревоженный, Миша выбежал на вершину ската. Лесополоса, черневшая далеко от него, затягивалась мутносерой завесой пыльного тумана. В широком просвете жнивья, дрожащего на ветру, не было ни коров, ни старика с Гавриком.

Миша понял, что на короткое или на долгое время, но он остался один. Тревогу сменило беспокойство взрослого человека, которому никто уже и ни в чем не подскажет. Он вернулся к телятам и прежде всего сказал им:

— Лупоглазые, гнать вас нельзя… Разбежитесь кто куда. Вы же глупые дети. Не знаете, что по такому положению без человека пропадете. Может и волк напасть. Почем знаете, что его тут нет?.

Вспомнив про волка, Миша обеспокоенно посмотрел на лежавшую у ног лопату и поскорее принялся за сборы в дорогу. Он достал из ведра два налыгача и хитро обошел вокруг телят раз и другой. Всем своим видом и поведением он старался показать телятам, что вовсе не собирается выводить их в страшно свистящую на ветру степь… Потом с наветренной стороны он подошел к телятам поближе, чтобы они принюхались к нему и поняли, что он свой… А уже после, без особого труда, одним налыгачем коротко связал их шея с шеей, но так, чтобы петли не душили. Другой налыгач он приспособил вместо вожжей.

— Теперь, хлопцы, нас ничто не разлучит, — сказал он и погладил телят, а потом заговорил сам с собою: — Телята телятами, а ты, Мишка, тоже живой. Есть захочешь.

На всякий случай он нарвал уже созревших ягод шиповника, выломал тоненькую хворостину, ведро повесил на лопату и вскинул его за плечо.

— Отдохнули, а теперь в путь, — сказал Миша телятам, но для того чтобы они ясней поняли его намерения, пришлось их легонько стегнуть хворостиной. Телята прыгнули вбок и, кося выпученными глазами, столкнулись мордами, занося хвосты в разные стороны.

— Будто без скандала нельзя, — недовольно заметил Миша и стегнул посильнее.

Телята рвались из кустов, пытаясь бежать назад, но на голом месте порыв ветра сбил их с этого направления, и Мише теперь уже только нужно было сдерживать их ретивый бег в подветренную сторону. Это оказалось не так просто: рослые, сильные телята крепко натягивали вожжу. Через несколько минут Миша почувствовал боль в плече, пальцы правой руки занемели. Было еще одно, пожалуй главное, неудобство: трудно было наблюдать, куда вели еще не везде заметенные пылью коровьи следы. Миша не успевал замечать рытвины и кусты татарника и то спотыкался, то оступался. А ведь Иван Никитич недаром предупреждал, что в пешем пути надо больше всего беречь ноги.

Остановив телят, Миша зашел им в голову. Отворачиваясь от пыльного наскока ветра, он частью длинного налыгача, заменявшего вожжу, перепоясал свой полушубок, опять погладил телят и спорым шагом повел их дальше.

За жнивьем потянулись дымчато-сивые выпасы. В дрожащей зыби полыни внезапно исчезли следы коров, похожие на жирные печатные скобки из примеров по арифметике, а вместе с ними у Миши пропала надежда на то, что дед Иван Никитич думает за него и может в любую минуту помочь беде.

Хотя ни оврагов, ни речки на пути не попадалось, но ветер мог испугать стадо, сбить его в сторону.

«Пойми их, коров, что им может влезть в голову?» — поскреб в затылке Миша.

Он наморщил лоб, подобрал нижнюю губу, имевшую привычку отвисать в минуты серьезного размышления. Миша вспомнил деда, который не раз толковал, что нельзя забывать про главное.

Миша знал, что главное — доставить телят домой, потому что там их все беспокойно ждали. Соблазняло Мишу представить себе, что деда и Гаврика он уже не встретит до самого дома Может случиться, что его застанет в пути снежный буран. Придется ночевать в степи… Что он будет делать?

Заранее, до того, как посыплет непроглядная метель, он подыщет глубокую лощинку или ярок. На обочине, с подветренной стороны, он выкопает Никитиной лопатой углубление с навесом для себя и для телят.

Чем же он будет кормить телят? Пустяки. Он нарвет им травы, а напоит из ведра, в которое наберет талого снега.

— Этим хлопцам ведь мало надо, — покосился он на послушно идущих за ним телят. — А трудности им тоже не мешает знать, зато потом…

И Миша ясно представил себе это «потом».

… Солнечный день. Вот он спускается по косогору в суглинистую котловину с широкой пробоиной к морскому заливу. Издали видит своих колхозников. Все женщины. Стоят на улице, которую узнаешь лишь по наваленным с боков камням. Среди женщин — мать. Она ждет, когда Миша с телятами приблизится, чтобы что-то сказать. Она, наверное, скажет: «Бабы, глядите! Это ж мой Мишка!» Ей кто-нибудь из женщин ответит: «Подумай только — и сам живой и телят в целости привел!»