Карен Маккомби - Фрэнки, Персик и я

Если двадцать минут раздумий, что бы такое написать Сэбу, тянулись еле-еле, то следующий час промчался быстрее, чем чокнутая чайка в поисках воздушного пирожного. В школе мы учили много всякой всячины про Вест-Индию и про ужасную торговлю рабами, когда африканцев покупали для работы на сахарных плантациях (особенно на Барбадосе), и про корабли, перевозившие африканцев, устремившихся из Вест-Индии в Великобританию в 1950-х годах.

Все это было по-настоящему интересно, но я никогда раньше не думала о том, какое отношение к моему пропавшему деду могут иметь эти события. Я перескакивала с одного сайта на другой, находя множество удивительных, захватывающих, а иногда и шокирующих фактов. Например, два века назад, когда детей, рожденных от смешанных браков, называли всякими уродливыми терминами, я бы называлась «квартеронка» из-за одного из моих дедушек. «Квартерон» — это похоже на старый заплесневевший кусок марципанового печенья.

Когда я хоть секунду думала об этом, мне начинало казаться, что я весь день сижу на бесконечном уроке истории — если вспомнить утренние занятия по практической археологии в садовом домике, а теперь целый раздел социальной истории на компьютере.

Клинк!

Мои пальцы застыли в воздухе над клавиатурой, когда я услышала тревожный сигнал электронной почты. Фрэнки! Она уже ответила мне!

Я открыла ее сообщение с глупой улыбкой на лице, которая тут же испарилась.

Привет, Стелла!

Извини, не знаю, как раздобыть номер Сэба. Занята всякой чепухой, поговорим в 18 ч (в пятницу).

Так... Это было больше похоже на эсэмэску, чем на письмо. Оно было таким коротким, слишком коротким, что я сразу поняла: здесь что-то не так. Может быть, Фрэнки не понравилась моя просьба насчет Сэба? Действительно, кто я такая, чтобы ради меня тратить свое время на поиски его телефона? Но ведь Фрэнки так любила рисковать! Она получала настоящее удовольствие, очаровывая людей, и выпытывала у них нужную информацию прежде, чем они соображали, что говорят или делают. Что там произошло? Как получилось, что она гуляла с Сэбом в субботу (ничего не сказав мне об этом), но внезапно стала такой стеснительной, что не может спросить у него номер телефона? Но если она не хочет этого делать, почему не сообщила мне об этом в своем обычном шутливом тоне? Почему она даже не захотела написать свое имя? Где тот смайлик, которым мы всегда подписывали письма друг другу?

Еще пять минут назад это был мой первый почти хороший день в Портборе, но теперь все изменилось. Над головой нависла темная туча уныния и тоски по дому.

— Стелла! Чай готов! — донесся из кухни мамин голос.

— Ид-д-ду! — крикнула я, почувствовав внезапную тошноту, как будто на надувном пляжном матрасе болталась по штормовому морю...

Удивительно, как какое-нибудь самое унылое занятие может стать безумно интересным, если с его помощью вы пытаетесь избежать неприятной работы (или уроков). Например, выметание пыли из-под кровати или игра в «Ой, забодаю, забодаю» с двухлетними братьями в течение двух часов... в общем, все эта тоска зеленая, но только до тех пор, пока не наступает время выбора. И тогда внезапно оказывается, что выметание пыли из-под кровати — это захватывающее занятие, а ваши курносые братья — прелестные крошки.

Однажды, когда я пыталась найти предлог, чтобы не делать домашнее задание по французскому (такой тупизм!), это кончилось тем, что я пришла в полный восторг от какого-то дурацкого телешоу, где обсуждалось, отчего вы испытываете беспокойство, зная, что кто-то на вас смотрит. Весь разговор вертелся вокруг того, что это совсем не беспокойство — на самом деле это чистая наука. Я точно не помню, в чем заключалась эта чистая наука (потому что — уф! — я все-таки как бы делала домашнее задание по французскому), но это имеет какое-то отношение к электрическим импульсам, тем самым, которые помогают птицам летать, не сталкиваясь с самолетами, столбами, мачтами и друг с другом.

Однако сейчас мне совершенно не нужен был электрический импульс для того, чтобы понять, кто именно на меня смотрит. Каждый раз, отрывая взгляд от блокнота для рисования, я ясно видела два влажных зеленых глаза, направленных прямо мне в лицо, как лучи лазера.

— Ты меня сбиваешь! — укоризненно прошептала я Персику, который свернулся клубочком в своем кресле в углу садового домика.

Он только зевнул в ответ, показав свой желтый клык, и продолжал пристально смотреть на меня, как будто знал (путем чтения моих мыслей или благодаря электрическому импульсу), что я стараюсь нарисовать на него карикатуру, где он слегка напоминал большой куль картошки с кошачьей мордой.

— Ну ладно! — Я пожала плечами, стерла свои незаконченные попытки и начала снова. — И знай, ты вообще не заслужил, чтобы тебя рисовали, после того что сделал!

Персик безучастно моргнул, совершенно не расстроившись, что я скомкала листок с его изображением. Я была сердита на него в это утро, потому что, проснувшись (от его храпа), я обнаружила пыльные красные следы лап на моей только что выстиранной и очищенной от чернильных пятен стеганой куртке. Судя по словам лысого продавца в скобяной лавке, дом Джозефов единственный в округе был построен из красного кирпича, из чего следовало, что Персик определенно был там. Но ведь я точно видела, как он принимал солнечные ванны на берегу, поэтому не мог никуда пробраться дальше Сахарной бухты. Или мог?..

* * *

Итак, я вернулась в дом Джозефов. Причем на этот раз хорошо подготовившись.

На мне были мои самые старые кроссовки, самые поношенные джинсы и винного цвета футболка, на которой не очень видно кирпичную пыль.

— Куда это ты собралась? — спросила мама, вешая мою куртку на бельевую веревку, протянутую в саду над сорняками.

— Пойду порисую, — сказала я, беря нейлоновый рюкзак с рисовальными принадлежностями.

Услышав мягкий шлепок позади себя, я подумала, не решил ли Персик предпочесть храпению на кресле поход со мной (на этот случай я решила засунуть в карман печенье с заварным кремом).

Не то чтобы я собиралась отправиться в этот дом немедленно. Покончив с карикатурой на Персика, я почему-то стала играть сама с собой в ассоциации.

Первое: сначала я вертела в пальцах перо чайки — то, которое я принесла из душа и воткнула рядом с ракушками.

Второе: это перо навело меня на мысли о чайке, которую я пыталась нарисовать в понедельник.

Третье: с чайки мои мысли плавно перешли к воздушным пирожным (еще бы!).

Четвертое: я стала размышлять о феях (без всяких ассоциаций) и принялась рассматривать старинную акварель над столом.

Пятое: я лениво начала делать набросок своей собственной феи (которая была не такой грациозной и легкой, как викторианская фея, а больше походила на фею из японских мультяшек двадцать первого века).