Роман Шмараков - Овидий в изгнании

Хорошо хоть колов не натесали , подумал он, осторожно подымаясь. Вот тебе и справный кабан. Не говори гоп.

Но, кажется, попал он туда, куда ему было надо. Если он не ошибался, это был Подклет Раздола – то самое место, где, по устойчивому поверью, Славурон бережно хранил свою Смерть. Если так, оставалось ее найти.

Он медленно пошел вдоль стены, изострив все свои звериные чувства. И вдруг в углу багряно осветился очаг и склоненная женская фигура перед ним.

«Выдропуск, – позвала она, – али ищешь здесь чего?»

Когда, по его мнению, они достаточно оторвались от погони, он устало сел под деревом и принялся зашивать порванное рогатиной плечо. Девчонка, решившись наконец отойти от его руки, к которой она жалась с того момента, как он отбил ее у гридина, осторожно вошла в реку. Выдропуск пристально смотрел на ее движения. Тихо разводя воду руками, она вдруг сделала резкий шаг вперед, словно поскользнулась, и с торжествующим криком («Не шуми, выдашь», – хотел было сказать Выдропуск) выбросила ногой на берег большую перламутровую рыбу, пойманную пальцами. Она запекла ее, а выдранные жабры, багряные и маслянистые, приложила к плечу Выдропуска, и боль сразу унялась. Потом, достав из его холщового мешка ложку, она натерла ее жабрами до яркого блеска и сказала: «У нас в деревне ими поставцы полируют. А еще от них веснушки сходят». «У тебя нету», – сказал Выдропуск. «Вот поэтому», – сказала она.

Она успела измениться.

Впрочем, памятный Выдропуску кривой кинжал на поясе остался тот же. И свободный разлет бровей, из-под которых пронизывающе глядели бирюзовые глаза, – этот разлет, этот взгляд, кажется, ничто не могло загубить и осквернить.

«Здесь нет Смерти Славурона, – сказала Роксолана, пристально наблюдая за ним. – Если ты за ней пришел, то втуне».

«Неужели погубит? – подумал он с быстротой, с какой растут, пожалуй, лишь совсем чужие дети. – Или… нет? Или еще любит?»

«Что мог ты мне дать, Выдропуск? – спросила она, словно читая его думы. – Свободу? Под которой ты понимаешь ночлеги на сырой земле под рябиной, от которых ломит поясницу, и сырое мясо, распаренное под седлом? А ведь я женщина… мне детей надо. Мне их хочется, Выдропуск. И чтобы над их колыбелью была крыша, а не степное небо».

И вот поэтому ты…

«Ты хочешь, должно быть, меня осудить? Не стоит. Никто, кроме тебя, в этом не виноват. Славурон дает мне корм, кровлю и покой. И надежду, что моя жизнь сможет пойти другой дорогой. Ты хочешь, чтоб я эту надежду снова променяла на твою постылую свободу?»

Она резко встала.

«Здесь нет Смерти Славурона, зольх, – повторила она. – Он ждал тебя и позаботился об этом. А вот твоя Смерть… она здесь есть».

Она достала из тисового ларца черную головню и подняла над головой. И когда он еще глядел на нее, невольно отступая и обнажая страшные, но бесполезные клыки, она в розмах метнула головню в огонь.

И тотчас резкая боль, пронизавшая его руки и грудную клетку, принесла ему двойное знание, в котором не было блага.

Он человек.

И он умирает.

Младший сантехник сложил блокнот Муми-троллем вверх.

Над творческим коллективом нависло неприятное молчание, из тех, что разрешаются, как грозовые тучи, репликами вроде «Я Эдип!» или «Вот мерзавец, от которого погибла Москва!», впоследствии попадающими в карманные пособия по риторике для девиц и сочувствующих.

– Допустим, – безнадежно сказал средний сантехник, – этот… как его…

– Выдропуск, – подсказал младший.

– Да. Этот Выдропуск – это аспирант Федор. И он приезжает, допустим, в Салехард. Ему там официально не рады. Он открывает холодильник…

– Введя пароль, – уточнил младший.

– Да. Введя пароль… А там на полке с огурцами сидит… эта твоя… Лера. Поджав ноги. Синие. И держит в руке, допустим, вареную колбасу. И говорит…

– Так сладко, чуть дыша, – опять уточнил младший.

– Не сбивай… Так вот, говорит: «Если ты, некогда любимый мною, а теперь невыносимый для простого глаза аспирант, не перестанешь искать встреч с моим сыном Георгием, то я сейчас…»

– Что? – поинтересовался младший.

– Ты меня сбил с мысли! – злобно сказал средний. – Сам придумывай, если умный такой, понял? Твоя Лера, в конце концов! И колбаса твоя!

– Извини, Вась, больше не буду. Ну, извини, давай дальше…

– Так вот, – продолжил средний с тяжелой интонацией отложенного, но неразрешенного конфликта. – Короче, между ними происходит разговор о пределах власти родительской. Он говорит: «Как это – не ищи встреч? Это же сын мой! Я его отец!» Она ему: «Не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал! Ты – биологический отец, не стану отрицать, но мальчику нужен другой отец, не биологический, а этот, как его…»

– Клинический? – не утерпев, подсказал младший.

– Нет, – подумал и отверг средний. – Не клинический, а который ходит с сыном в парк есть мороженое. Чувствуя в своей широкой руке его маленькую, доверчивую ладошку.

– Лорд Честерфилд, – констатировал младший. – Завышенные требования.

– Он говорит, – продолжал средний, – «Разве это не я? Разве я не думал о нашем малыше самые нежные думы?» А она: «Ах, это ты! А где был ты, когда у него был коклюш, я всю ночь сидела при нем, глаз не сомкнувши, а в семь утра уходила на работу? А где был ты, когда я его ягелем кормила две недели до зарплаты? А где был ты…»

– Когда от солнца воссияли повсюду новые лучи, – завершил младший и добавил: – А потом она говорит: «Стремнинами путей ты разных прошел ли моря глубину?» В том смысле, что ты к нам поездом или с островов Арктического Института?

– Что он там делал? – насторожился средний.

– А у него обсерватория, – предположил младший. – Изучает он, например, зимней ночью, какое дал Творец пространство небесам.

– Не усугубляй наших проблем космогоническими, – сказал средний. – Итак, Федор говорит: поездом.

– А она тогда: вот и прекрасно, через час идет обратный, а пока пойдем, я тебя ягелем угощу. Как знала, что приедешь, – нарвала свеженького по полярному утру.

– Федор, негодуя, захлопывает дверь холодильника, но вареная колбаса не дает ей закрыться, Лера выскакивает оттуда, ударяет Федора колбасой по голове, потом еще и еще, отчего он тут же решает уехать обратно на острова…

– Вась, ты же говорил, он не оттуда приехал…

– Неважно, на Землю Франца-Иосифа… «Да здравствует император Франц-Иосиф!» – кричит он, спешно покидая сумрачный дом…

– Вась, не перегибай образовательную планку, читатель не оценит, – остерег младший.

– А она, отшвырнув надломленную колбасу, бросается на диван и истошно кричит: «Господи, как же мне это надоело! Как надоело мне это все! Кто бы знал бы!»

Средний сантехник прокричал это, как раненая чайка, и смолк, тяжело дыша.