Эдуард Шим - Ребята с нашего двора

На дворе было немноголюдно — тянулись самые спокойные, самые тихие часы. Обеденное время. Пустовала волейбольная площадка, пустовали дорожки; на низеньких детских качелях, на теплой от солнца доске, развалился бродячий кот, щуря стеклянные глаза. Мимо кустов ползла, скребя щетками, оранжевая машина-поливалка, раздувала пенные усы, но никто не бежал с воплями за этой машиной, никто не увертывался от водяных струй. «Митя-а, домой!» — изредка слышался с верхнего этажа однообразный клич. Но ответа ему не было.

Часика через два, поближе к вечеру, двор оживет. Зашумит, запестреет народом; бабушки и мамы выкатят шеренги колясок, забухает мяч на площадке. Собаки, большие и малые, поскачут по плешивой травке. И кто-то, первый из удальцов, кувырнется носом вниз со скрипучих качелей.

А пока — тишина во дворе, покой, благодать…

Лишь один-единственный человек может в такой обстановке найти причину для волнений. Этот человек — Верочка Веселова, одноклассница и давняя Сережкина знакомая.

Уму непостижимо, до чего ей везет на приключения. Дня не проживет спокойно — непременно ввяжется в какую-нибудь историю, обязательно ринется кого-то защищать, а с кем-то — враждовать.

«Динамичная натура» — говорит о ней приятель Павлик.

«Язва двенадцатиперстная!» — отзывается о ней родной дедушка.

А сама Верка полагает, что живет вполне нормально. «Жизнь — это кипение страстей!» — могла бы она сказать. Впрочем, таких красивых выражений она не терпит и вообще предпочитает поменьше болтать языком и побольше действовать.

Вот и сегодня — едва вернулась из школы, как тут же засуетилась, занервничала. Для чего-то разыскивает чужую телеграмму… Сережка поднялся с травки и пошел следом за Верой. Сейчас выясним, что произошло.

— Павлик! — нетерпеливо окликнула Вера, подскакивая к шахматистам. — Ты знаешь, опять извещение принесли! Вторично!

Глаза у Павлика были отрешенные, туманные. В двух случаях у него такие глаза: когда сражается в шахматы и когда сочиняет стишки. Можно над ухом выстрелить — не моргнет.

— Павлик, очнись на минутку!!

— Что? Вторая телеграмма?.. — Павлик явно не понимал и морщился, что мешают ему.

— Да нет же! Повторное извещение! А почтальонша говорит, что никто за телеграммой не приходил!

— Занятно… — промычал Павлик, снова клонясь к шахматной доске.

Тогда Сережка придвинулся и щелкнул его по заросшему затылку:

— Очухайся, а то водой оболью…

— Не получил Озеров телеграмму, понимаешь?! — крикнула Вера.

Медленно-медленно, будто льдинки под солнцем, глаза Павлика начали оттаивать. В них появился проблеск мысли.

— Не получил телеграмму? Странно… Тогда надо позвонить на работу. Вы жмите к телефону, я догоню.

Партнер Павлика, интеллигентный старичок Николай Николаевич, тоже был увлечен игрою. Он сидел, жарко разрумянясь, и в пылу схватки не замечал, что очки на его носу покривились, а бородка торчит растрепанным веничком. Это придавало Николаю Николаевичу неестественно залихватский вид.

— Из-за чего, простите, суматоха? — спросил он рассеянно, глянув на убегающих Сережку и Веру.

— Утром принесли телеграмму для соседа, — объяснил Павлик. — А он уже на работу ушел.

— И что страшного? Получит вечером. Внимание, маэстро, я атакую с фланга…

— Телеграмма была срочная, — сказал Павлик, быстро переставляя фигуры.

— Ну и что? Развиваю атаку… Ну и что такого, если срочная телеграмма?

— Значит, надеялись, что сосед получит ее днем. Иначе отправили бы простую.

— Это вы усложняете… — деликатно возразил Николай Николаевич, поводя в воздухе слоном. — Разменяем фигуры? От-лич-но… Если ваш сосед работает, то каким образом он получил бы телеграмму днем?

— Он обедает дома, — сказал Павлик.

— Ну и что? А сегодня зашел в столовую.

— Он обязательно приходит домой обедать. Железно соблюдает режим. Пообедает, а потом устраивает час йоги.

— Йоги? Хм… Несколько запоздалое увлечение. Не по возрасту.

— Он был ранен на фронте, — сказал Павлик. — Это не увлечение, это необходимость.

— Озеров? Такой усатый, с палкой? Который еще голубей гоняет? Он производит… Где моя пешка? Ага, вот она… Он производит впечатление весьма благополучного человека!

— Да, он не жалуется. — Павлик встал со скамьи. — Но он больной. И совсем одинокий. Не сердитесь, Николай Николаич, я тоже побегу звонить.

— Простите, маэстро, а — партия? Бросим недоигранную?!

— Она, в общем-то, доиграна, — сказал Павлик.

— Как это?!

— Смотрите: ладья на открытой линии, ферзь берет пешку, и затем — неизбежный мат.

— Кому? — воскликнул Николай Николаевич, начиная догадываться и презирая себя за этот вопрос…

Оставшись в одиночестве, он доиграл партию. Убедился, что мат неизбежен. Все правильно. Этот длинноволосый Павлик, не раздумывая над ходами, почти на бегу, с легкостью разгромил Николая Николаевича, всю жизнь гордившегося своим шахматным дарованием…

Что происходит в этом мире? Что за дети растут?

Прищуриваясь поверх перекошенных очков, Николай Николаевич обозревал тихий двор. Неподалеку, в песочном ящике, пританцовывал на цыпочках какой-то годовалый младенец, размахивая жестяным совочком.

— Ну, как самочувствие? — спросил его Николай Николаевич. — Акселерация не угнетает?

Физиономия младенца излучала бессловесный восторг.

— Может, сыграем партию-другую? — сказал Николай Николаевич. — Надеюсь, ты еще не мастер спорта, дружок?

Войдя к Вере в комнату, Павлик сразу понял, что известия скверные. Уравновешенный друг Сережка сидел возле телефона как побитый, накручивал шнур на палец. А Вера моталась из угла в угол комнаты, приговаривая знаменитое: «Так я и знала! Так я и знала!»

— Что ты знала? — спросил Павлик.

— Оказывается, Озерова в больницу свезли! Пришел на работу, вдруг — плохо, вызвали неотложку… И теперь даже неизвестно, в какой он больнице! Я как будто чувствовала!

— Заранее-то не расстраивайся, — буркнул Сережка. — Может, обойдется.

Павлик погладил его по макушке:

— Дельный совет. Толковый.

— Можно без ваших шуточек обойтись?! — закричала Вера.

Разумеется, она давно привыкла, что мальчишки постоянно посмеиваются друг над другом, устраивают подвохи и розыгрыши. Очевидно, им нельзя иначе — дух соперничества. Но сегодня могли бы притихнуть.

— Телеграмму нам не выдадут, — смерив Павлика взглядом, проговорил Сережка. — И больницу черта с два найдешь. Их уйма, этих больниц.

— Я еще вечером предчувствовала! — обернулась Вера. — Мы с вышки прыгать идем, я говорю: не надо, вода холодная, а он смеется… Зимой, говорит, в «моржи» запишемся, я нарочно усы отращиваю. А самому идти тяжело, на палку опирается, а рука вся побелела…