Энн Файн - Пучеглазый

Но теперь я смолчала. Собралась было огрызнуться — даже рот раскрыла, но, честно сказать, я уже не была убеждена, что это верно. Бедняжка Джуди стояла рядом, и вид у нее был совершенно измотанный. Она не отрываясь смотрела на меня и сосала палец (а Джеральд не одергивал ее: ему было не до того). Джуди прижалась к его ногам и крепко держала за руку.

Я пересела. Джеральд занял мое место и усадил Джуди на колени. Она притулилась к нему, а ноги положила мне на колени. Тесновато, но вполне уютно. Джуди вынула палец изо рта и, протянув руку, достала мятую газету с соседнего сидения.

— Почитай мне, — приказала она.

Джеральд вытянул одну руку и раскрыл газету. Я с интересом за ним наблюдала. Он мог прочесть ей о грандиозной аварии в публичном туалете на Тоттхэм Корт Роуд. Или о загадочном ночном взрыве на фабрике по изготовлению мебельного лака в Врекхэме. Или о женщине, которая обнаружила ковровый ворс в крем-брюле и подала в суд на шикарный французский ресторан. Но нет, только не Пучеглазый! Он предпочел прочесть Джуди Обзор деловых новостей недели: «…значение индекса Доу-Джонса достигло уровня 11326,22 пункта, индекс Лондонской фондовой биржи КТ8Е 100 вырос на 0,64 % и закрылся на уровне 6365,70 пункта…»

Но Джуди ничегошеньки не услышала. Потому что уснула. А потом и Джеральд задремал. Голова его откинулась, очки сползли на нос, и дыхание вылетало из губ с легким шелестом — так при порыве ветра шуршат бумаги на столе. Время от времени Джуди ворочалась во сне, но это, похоже, Пучеглазому не мешало. Он просто покрепче обнимал ее, пока она не успокаивалась, бормотал что-то успокаивающее ей на ухо и похлопывал по той части тела, что попадалась под руку. А сам даже глаз при этом не открывал. Когда мы въехали на главную улицу нашего родного города, я сообразила, что Джуди всю дорогу проспала у него на руках. Уж не настолько я была зла на Пучеглазого-старикана, чтобы не отдавать ему должное, когда он того заслуживал. А в тот вечер он явно этого заслуживал. Надо признать: он мог быть добрым и заботливым, как отец родной, когда хотел.

А еще он мог командовать — тоже как родной отец. Именно так он себя и повел, когда мы вернулись. Ведь он обещал маме присмотреть за нами. Но так взялся за дело, что можно было подумать — мы его собственность. Джеральд не позволил нам сделать то, что мы обычно делали после демонстраций, и не дал нам купить ужин в забегаловке на углу. (А мама всегда разрешала! Она говорила, что политическая активность, может быть, и вдохновляет психологически, но физически выматывает так, что она просто не в силах готовить, когда возвращается домой.) Джеральд буквально протащил нас мимо кафешки «С пылу с жару от Пэтси» и лично прочесал всю нашу кухню в поисках чего-нибудь «удобоваримого». Так он выразился.

Он отмел все предложения Джуди выбрать что-то простенькое и перекусить на скорую руку — мороженое, пирожки с сосисками, жареные бананы, посчитав их «неудобоваримыми», и отослал Джуди наверх с куском сыра и яблоком, чтобы она подкрепилась чуть-чуть, пока будет принимать ванну.

Я же стояла на пороге кухни и грызла сырную корку, которую он мне дал. Но тут Пучеглазый откомандировал меня чистить картошку.

— А может, обойдемся замороженными чипсами?

— Нет, не обойдемся. У нас был тяжелый день, и вам обеим надо поесть как следует и пораньше лечь спать.

— А можем мы подождать, пока мама вернется?

Джеральд молча срезал жир со свиных отбивных, которые отыскал в холодильнике.

— Ты — можешь, а Джуди — нет.

Странный он все-таки! Ему ничего не стоит принять решение. Мама бы никогда не смогла ответить так прямо. Она бы мямлила и бормотала, пытаясь отделаться чем-то вроде «ну посмотрим» или «поживем — увидим». И если бы Джуди заспорила, что нечестно отсылать ее спать так рано, раз она младше, мама бы вся извелась, уговаривая ее, но не смогла бы просто-напросто приказать.

А вот Пучеглазому приказать ничего не стоит. Если бы Джуди спустилась в кухню и попыталась с ним поспорить, то он бы ей ответил: «Потому что ты меньше, вот почему — и всё». Или даже: «Потому что я так сказал». Я-то бы могла закатить скандал. Но мне он как раз разрешил остаться. И к тому же достаточно было посмотреть на Джуди, чтобы понять, как она устала. Так что я ничего не возразила, а продолжала трудиться у раковины, чистя грязные клубни. Вдруг, словно награда свыше за мою кротость, передо мной возникла его рука с одной из его обалденных лимонных шипучек!

— На здоровье! — сказал Пучеглазый.

Он был совершенно прав. В шипучем газированном напитке, который он мне принес, и впрямь искрилось здоровье. Даже стаканы блестели ярче, чем все прочие в нашем буфете, словно он, прежде чем налить в них свою шипучку, до блеска протер их чайным полотенцем. Ну что ж — очень мило, что он так расстарался и приготовил мне коктейль, хотя мамы рядом и не было. Я догадалась, что Джеральд сделал его специально для меня, потому что, обернувшись, заметила: себе он смешал что-то совсем другое. Выходит — он выжимал лимон, доставал кубики льда и открывал бутылку с тоником ради меня!

— За здоровье! — ответила я. — Большое спасибо. — Я едва не сказала «Джеральд», но побоялась, что он это заметит и я покраснею.

Ужин прошел весело, хоть и ждать пришлось долго. (Пучеглазый дважды отсылал Джуди наверх, прежде чем пустил нас за стол: сначала, чтобы она надела халат, а потом — за теплыми тапочками.) И нам не надо было волноваться, что маме не останется. Джеральд предусмотрительно отложил ее порцию на жаропрочную тарелку и поставил в плиту, чтобы не остыла.

— Ну вот, — сказал он решительно. — Все, что осталось, теперь наше.

Никогда бы не поверила, что смогу съесть столько картошки! Наверное, в тот вечер я проголодалась до полусмерти. Даже Джуди уплела весь горох и два толстенных куска хлеба с маслом. Мы жевали и жевали, и лишь когда половины еды и след простыл, начали разговаривать.

Первым заговорил Пучеглазый.

— Хочешь знать, что я думаю? — вдруг спросил он, держа вилку на весу.

В другой ситуации я бы не преминула скорчить рожу, ясно говорящую «нет, спасибо, не хочу», даже если бы и выдавила из себя: «Да, пожалуйста». Но мне и впрямь было интересно.

— Что?

Джеральд Фолкнер вытер рот салфеткой, которую откопал в самом низу ящика, набитого всяким барахлом, предназначенным для благотворительной организации Оксфарм.

— Честно говоря, я думаю, что все вы, замарашки, позорите антиядерное движение.

Хорошо, я сидела с набитым ртом, поэтому Джеральд успел объяснить, что имел в виду, прежде, чем я на него напустилась.

— Послушай, — начал он, — ваши люди должны лучше одеваться. Вам надо измениться. Посмотри на свою маму. Каждое утро она отправляется в больницу — приличная и миловидная, но разве она прикалывает на одежду свой антивоенный значок? Нет. Значит, никто из тех, с кем она встречается в течение дня, не скажет: «Какая милая порядочная женщина. Такая добрая, и так мне помогла. Замечательная гражданка, и наверняка — отличная мать. И надо же: она носит этот антивоенный значок. Наверное, она член антиядерного движения. Выходит, не все они несведущие тупоголовые бузотеры и бездельники, какими их выставляют газеты».