Анатолий Домбровский - Сад Эпикура

Вот и теперь Идоменей, пришедший к источнику первым, начал разговор с Эпикуром с традиционной жалобы.

— Ах, Эпикур, — сказал он, садясь рядом с ним, — эти проклятые колеса и этот топот мулов, которые вращают эти проклятые колеса, не дают мне размышлять… Я и сейчас слышу скрип и топот, Эпикур.

Эпикур усмехнулся, но ничего не сказал.

— Аристотель пишет, — продолжал Идоменей, — что для счастья необходима совместная полнота трех благ: во-первых, душевных; во-вторых, телесных, каковыми являются здоровье, сила, красота и прочее из этого ряда; в-третьих, внешних, каковыми являются богатство, знатность и слава. И вот я, человек с пороками, человек некрасивый и бедный, никогда, стало быть, не буду, если верить Аристотелю, счастливым. С душевными пороками, конечно, можно совладать, но как стать красивым и знатным? Некрасивых и незнатных в этом мире значительно больше, чем красивых и знатных. И значит, больше несчастных, чем счастливых. Я же, разрази меня гром, счастлив! Да, счастлив, Эпикур! Счастлив уже тем, что противоречу Аристотелю. Если бы, конечно, не эти проклятые колеса и мулы…

— Чума в городе, — сказал Эпикур.

— Я слышал, — ответил Идоменей так, словно речь шла о пустяке, и продолжал: — Аристотель называет красоту даром божьим, и, значит, если от красоты зависит наше счастье, оно полностью зависит от богов. Сократ сказал, что красота — это недолговечное царство. И значит, если следовать логике Аристотеля и верить Сократу, то счастье по меньшей мере недолговечно. Платон сказал, что красота — это природное преимущество. Стало быть, мы счастливы или несчастливы от природы. Феофра́ст говорил, что красота — это молчаливый обман. Значит, счастье обманчиво. По Феокриту [22] Феокри́т — современный Эпикуру греческий поэт, родом из Сицилии. , который говорил, что красота — это отрава в красивой оправе, получается, что счастье — пагубно! А кое-кто утверждает, что красота есть владычество без охраны. Получается, что счастье могут разорить и похитить, Эпикур. И вот, собрав все вместе, следовало бы сказать: счастье нам даруют боги или природа, но оно недолговечно, обманчиво, пагубно и его легко потерять. Нужно ли человеку такое счастье, Эпикур? И нужна ли ему красота?

— В городе чума, Идоменей, — повторил Эпикур. — И я позвал сюда тебя и других, чтобы обсудить вместе, как нам лучше избежать этой беды.

— Чума — это смерть, а смерть для нас — ничто, — сказал Идоменей. — Это твои слова, Эпикур. И вот я думаю: следует ли нам говорить о том, что по природе своей — ничто.

— Смерть, разумеется, ничто, — согласился Эпикур, потому что эти слова, действительно, принадлежали ему. — Но со смертью уходят люди, близкие нам. Никому не следует бояться смерти, Идоменей, если она пришла, но никто не обязан и призывать ее, особенно к своим близким. Что скажешь ты? — Этот вопрос уже был обращен не к Идоменею, а к Гермарху, который подошел, пока Эпикур говорил.

Гермарх сел на землю, посмотрел, запрокинув голову, на солнце, искрящееся между веток и листьев ивы, вздохнул, словно оторвался от тяжелой работы, и ответил:

— Колот на рассвете отправился в город, к Расписной Стое. Там третий день он состязается в мудрости с Зеноном Китийским. Надо ли посылать кого-нибудь за ним?

— Надо, — сказал Эпикур.

— Нет также Метродора. Об этом мне сказала Леонтия, когда я проходил мимо твоего дома, Эпикур. Он еще вчера уехал в Пирей вслед за Полиэном, так как хочет первым услышать рассказ Лавра, сына Полиэна, о египетских лекарях, против которых он пишет книгу…

— Стало быть, — сказал Эпикур, вздохнув, — не следует запирать ворота. Пусть входят в сад все, кто пожелает. То, что можно одному, можно и другим. Детей же и женщин надо собрать в одном доме, у запруды например, принести туда достаточно пищи и никого к ним не пускать, ни близких, ни гостей… С сегодняшнего дня следует окуривать все помещения, забить мышиные норы, пить воду только из источника, сжечь все старое постельное белье.

— И ежедневно приносить жертвы богам, которые сильны против чумы, — добавила Маммария.

Эпикур посмотрел на нее с укором, но ничего не сказал.

Ночью он поднялся на вершину холма, к винограднику, и долго смотрел на многочисленные костры, пылающие в городе. В воздухе стоял смрадный дух. Потом начались пожары — афиняне поджигали дома, в которых объявлялась чума. Слышны были крики и вопли. На улицах появились толпы бегущих — люди торопились покинуть город, скрыться в безлюдных местах, в рощах, в горах, у чистых источников. Громыхали повозки, кричали, пугаясь огня, лошади и мулы, в небе, набегая на звезды, колыхались зловещие тени — дым от костров и пожаров. Афины распахнули все свои ворота. Выставили вооруженную охрану у сокровищниц, у источников и продовольственных складов. Афиняне молились, приносили жертвы богам-заступникам, но надеялись только на огонь, который один лишь и мог победить чуму. К утру дым поднялся уже к вершинам Гиметта, и солнце долго не могло вынырнуть из удушающей мглы.

В саду Эпикура стало так многолюдно, как не бывало никогда, даже в седьмой день гамелиона, когда Эпикур отмечал вместе с многочисленными друзьями свой день рождения. Но тогда люди собирались на праздник, который заканчивался веселым симпосием [23] Симпо́сий — заключительная часть праздничного обеда, когда собравшиеся развлекали себя танцами, песнями и философскими дискуссиями. , теперь же они собирались, убегая от чумы из перенаселенных городских кварталов и предместий. И здесь стало так же многолюдно, как и там, так же небезопасно, но не так сиротливо, как в окружении чужих людей, потому что все собравшиеся здесь — друзья, единомышленники, приверженцы одной науки, создателем которой является Эпикур.

Все три дома уже отданы женщинам и детям, где комнаты окурены, мебель ошпарена кипятком, мышиные и крысиные норы забиты щебенкой и замазаны глиной, а полы посыпаны известью. Рабы сжигают у ворот всякое старье и мусор, вынесенные из домов и служебных помещений. Заколоты свиньи, забита вся птица, а загоны их сожжены. Мясо, пересыпанное солью, унесено в погреба. Не угасает огонь под котлами в купальне, где все приходящие моются со щелоком и кипятят свои хитоны, гиматии и пеплосы [24] Хито́н — кусок ткани с отверстиями для рук и головы, служивший нижней одеждой для мужчин и женщин. Гима́тий — верхняя мужская одежда, плащ, который надевали поверх хитона; кусок шерстяной материи размером 1,7×4 метра. Пе́плос — верхняя женская одежда. . Там же стоит чан, в котором растертая в порошок сера смешана с настоем полыни. Мужчины, женщины и дети смазывают себя этой мазью после купания. Это средство, изобретенное еще Гиппократом [25] Гиппокра́т — выдающийся врач древности. , отпугивает насекомых, переносчиков заразы.