Эрвин Штриттматтер - Тинко

Наш солдат умывается. Вот он перестал мыться и прислушивается. Дедушка, злой-презлой, сплевывает в угол. У него кулаки чешутся. Бабушка притихла и умоляюще глядит на своего Эрнста. Но нашему солдату не до нее.

— Да брось ты свою свеклу! — говорит он. — Какой от нее прок? Только коровам брюхо раздувает. Как вошла, так и вышла.

— Тихо! Слово имеет колхозный поп! — язвит дедушка. — А что ты скотине припас? Пророк российский!

— Вот если бы ты клевер по жнивью посеял да кукурузу засилосовал…

— Если бы да кабы… У нас тут Германия, а не Россия.

— Тут не Германия виновата, а твоя бестолковая башка.

— Не ты здесь хозяин, и нечего тебе распоряжаться. Все!

Дедушка доволен: есть на ком сорвать злобу. Ему ссора — что мне леденец.

— Я сказал, что мальчонка пойдет в школу, и пойдет! — кричит наш солдат и попадает кулаком в таз с водой. Серо-грязная вода брызгает во все стороны. — И дай ему с собой три марки за книжку, которую ты сжег. Я не думаю платить за твои безобразия. У меня нет ни гроша.

— Три марки за такую книжонку? Да я твоему учителю-коммунисту библию пошлю. Там все расписано. Что отца и мать почитать надо. И много еще хорошего. В балансе оно что? В моем доме я никакой крамольной писанины не потерплю! За книжку и гроша не дам.

— Разорался: мой дом, мое поле, моя лошадь, мой навоз и мои мухи! Тошнит меня от всего этого! Хватит! Шабаш! Довольно я на тебя батрачил, довольно шею гнул!

До сих пор для бабушки ссора была — что дождь за окном. Но тут она насторожилась: по крыше забарабанил град. Наш солдат хочет пройти к себе наверх. Бабушка загораживает ему дорогу и своими маленькими, морщинистыми ручками держит щеколду:

— Эрнст! Эрнст! Неужто это последнее твое слово?

— Последнее. Уйду я…

— А на мать-старуху тебе что ж, наплевать? Да?

— Это он все, он наплевал! — говорит солдат и грозит кулаком.

— Да старый он, из ума выжил. Пора уж отходную читать.

— Невмоготу мне слышать даже и отходную. Хватит с меня!

Дедушка отпихивает бабушку от дверей:

— Да пусти ты его! Пускай идет к своей беженке. Это она ему голову задурила. Я-то ее вдовью хитрость давно разгадал! Пусти его! Небось опомнится, как пустые горшки придется считать.

Я реву в три ручья:

— Я не пойду с ним! Не хочу пустые горшки считать!

Солдат набрасывается на меня и со всего размаха дает мне затрещину. Я отлетаю к самой плите. Сразу захлопываются две двери: одна — во двор, за дедушкой, другая — на улицу, за нашим солдатом.

В кухне слышатся только мой рев да всхлипыванье бабушки.

Ночью я не иду спать в чулан: мне страшно. Вдруг придет наш солдат и побьет меня за то, что я не пошел с ним? Я залезаю в постель к дедушке, но ложусь подальше от него. Бабушка даже во сне всхлипывает. А то вскочит и «Отче наш» читает. Потом охает, ахает, переворачивается на другой бок и затихает. Туман рассеивается. В окошко заглядывает холодный месяц. Во дворе трещат ветки липы — это их мороз ломает.

Три дня я не хожу в школу. Мы выкопали всю свеклу. Кожа у меня на руках потрескалась — это ее мороз так искусал. Больно. Дедушка меня научил, как вылечить руки. Но я так не делаю, как велит дедушка: не буду же я мочиться сам себе на руки!

Наш солдат так и не вернулся. Он ничего с собой не взял, кроме узелка, с которым пришел к нам. Вечером бабушка поднялась наверх собрать для него постельное белье. Ведь грех родного сына из дому без белья отпускать. Но дедушка развязал мешок и бросил все себе на кровать:

— В балансе оно что получается? Что я сам себе нажил, то меня и греет. Моя постель! Хоть задохнусь, а все одно моя! Пусть сперва заработает на свою. Ничего! Прибежит, как замерзнет.

Бабушка только всхлипывает в ответ.

Свекла наша лежит горой на току. Листья у нее пожухли и серые от мороза. Мы сидим до глубокой ночи на гумне и обрезаем ботву. Коровы наши все эти дни ничего, кроме свеклы, не получают. В конце концов они отказываются брать свеклу. Подстилочная солома и та им милей.

— Ишь, барыни какие! — ругает дедушка коров. — Сена вы у меня не получите, хоть хвосты себе обгрызайте!

Но коровы так больше и не притрагиваются к свекле. Они поедают одну присыпку. Тогда мы несколько дней пропариваем свеклу. Сперва коровы ее едят, а потом опять отказываются: «Мы, дедушка Краске, из одной свеклы молоко делать не умеем. Если ты хочешь, чтоб мы тебе молоко давали, ты нам сенца дай, а в пойло горсть-другую зерна или муки подсыпь». Ругаясь на чем свет стоит, дедушка приносит коровам сена. Он хорошо понял, что ему сказали коровы, когда уменьшили надой молока. Остаток кормовой свеклы он закапывает в садике, в яму, выложенную соломой.

— Коров и тех русской модой заразили! Не хотят, видите ли, хорошую немецкую свеклу жрать! Погодите, придет время — еще сами свеклы запросите! — приговаривает дедушка, задавая корм коровам, и тычет их в бок черенком от вил. — А ну, поворачивайтесь, барыни, а то я вас так и оставлю на ночь в навозе лежать!

Мотрина поворачивается и машет хвостом. Она не любит, когда дедушка ругается. Кисточкой хвоста она попадает старику прямо в лицо.

— Чего веером своим размахалась, барыня благородная! — прикрикивает он и ударяет Мотрину граблями.

А с полевыми работами мы как отстали! Так я, пожалуй, никогда больше в школу не попаду. От учителя Керна пришла официальная бумажка. Нам ее почтальон с почты принес. В ней написано, что дедушка обязан посылать меня в школу.

— Ишь ведь, сговорились: твой любимчик и исполнитель этот, что детей мучит! — ругает дедушка бабушку, поджигая бумажку у плиты, и жадно следит, как она сгорает у него в руках. Пепел он растирает между ладонями и в довершение плюет на него. — Только суньтесь сюда, писаки и безбожники всякие, я вам покажу!

Но на следующий день, видя, как я собираюсь в школу, дедушка меня не удерживает. Зато он караулит, когда я возвращаюсь. Вон он стоит посреди улицы, откуда ему до самой школы все видно, и высматривает. Значит, сейчас прямо после уроков надо идти работать.

Пуговка догоняет меня:

— Тинко, тебе сегодня опять боронить?

— Видишь, дедушка уже ждет.

— Прийти помочь, когда я уроки сделаю?

Я знаю, как дедушка налетел бы на него, на Тео Вунша, покажись он у нас на поле, и отвечаю ему:

— Да у тебя своей работы хватает — ты ведь теперь у пионеров председателем.

Хорошо, что пионеры как раз позвали Пуговку. Заметь дедушка, что я иду из школы с сыном Вунша, мне бы несдобровать. Наконец-то я остался один и бегу скорей домой.

Почти вся деревня уже посеяла озимые. А мы и половины семян не высеяли. Другие-то сеялкой сеют. Им Крестьянская взаимопомощь машины дает. Они и лошадей друг у друга берут.