Эрвин Штриттматтер - Тинко

«Дорогие польские пионеры!

Мы тут сидим все на кухне и пишем вам письмо. Мы только первый год как начали проводить работу на благо нашей родины. Учитель Керн, наш классный руководитель, ничего и не подозревает об этом. Мы решили написать вам без него, потому как нам хочется сделать ему сюрприз к рождеству. Если хотите, можете обмениваться с нами опытом. Пожалуйста! Это нам ничего не стоит! Вы небось уж много лет занимаетесь пионерской работой, а нам, если говорить самокритично, похвастаться пока нечем. Мы хотели бы узнать, как у вас насчет пионерской формы…»

Стефани поднимает руку:

— А зачем нам писать, что мы сидим на кухне?

Пуговка перечитывает первую строку:

— Уютнее как-то получается. Можно и вычеркнуть, если хотите.

Маленькому Кубашку хочется написать, что учитель Керн очень хороший пионервожатый. У ребят целый ворох предложений. Пуговка откладывает первое письмо, которое уже не годится, и берет новый лист бумаги. Матушка Вунш помогает нам советами и следит, чтобы не было ошибок. Теперь-то у нас получится настоящее письмо: его не стыдно будет показать пионерам всего мира. Стефани переписывает: у нее самый хороший почерк. А то письмо, которое сперва написал Пуговка, мы положим на стол учителю Керну. Это и будет наш сюрприз ему к рождеству.

Пуговка торжественно проводит языком по краю конверта, а ребята уже начинают переодеваться. Большой Шурихт притащил столько пакли, что ее хватит на десять бород. С помощью матушки Вунш мальчишки превращаются в чучела. Девчонки визжат и, громко топая, сбегают по лестнице.

— А я и не подумаю спрашивать у малышей, знают они молитву или нет! — заявляет Пуговка, подводя себе брови сажей. — Сам-то я не знаю и не молюсь!

Большой Шурихт никогда не теряется:

— Главное тут — отлупцевать их как следует, если они не знают молитвы или начнут заикаться.

Фриц Кимпель сидит дома и тоже наряжается Рупрехтом. Фрица все боятся. С тех пор как он меня гусеничными деньгами так сильно зашиб, никто с ним играть не хочет. Говорят, он один бродит по лесу и построил там шалаш. У Фимпеля-Тилимпеля он тоже бывает. Дает ему на водку и заставляет подражать разным птицам.

Фриц Кимпель намазывает себе лицо гуммиарабиком. Потом берет паклю и приклеивает. Только рот да зубы у него не волосатые. Он совсем как обезьяна. Фриц напяливает на себя свадебные штаны Лысого черта, а залатанную куртку старого Густава надевает задом наперед. На голову он натягивает старый чулок, а сверху надевает еще отцовскую черную шляпу, в которой тот в церковь ходит. Лысый черт, увидев своего сына на диване в таком наряде, бросается к дверям и кричит: «Караул!» Фриц громко смеется. По голосу Лысый черт узнает его и снова подходит к дивану:

— Ты что, думаешь, я тебя не узнал? Ах ты, разбойник этакий! По голосу я тебя сразу узнал.

Фриц ухмыляется во весь рот. Губы его, словно кровавый рубец, сверкают на волосатом лице.

— Ты что, сынок, решил Шепелявую попугать?

— Сегодня Андреев день.

— А-а-а! Андреев день! Так, так! Что же ты тогда дома торчишь? С внуком Краске ты еще в ссоре? Или как?

— Не буду я с ним больше играть — рохля он! Чуть его стукнешь, он сразу падает.

— А ты возьми себе в приятели сына Кубашка.

— Да он совсем маленький.

— С внуком Краске вы так и не подрались как следует? Это здорово помогает.

— Да он не дается.

— Надо заставить… Хорошо, я поговорю со стариком… С Краске я поговорю. Ступай теперь, играй. Оно полезно. Побегай вволю, сынок.

— Я как сумасшедший буду носиться.

Лысый черт приносит книгу, в которой батраки расписываются в получке, и бутылку водки. Выпив три рюмки, он просматривает расписки. Что-то больно часто молодые батраки меняются. Батрачки тоже не задерживаются. Проработают четыре недели — и со двора.

— В мое-то времечко… четыре недели… — бормочет Лысый черт.

Но, подсчитав все, он решает, что ему это выгодно. Раньше в зимние месяцы приходилось куда больше выплачивать. Работники деньги-то загребали, а много ли они работали? А теперь он новых людей к зиме не нанимает. С той работой, что остается, справляются и старые работники. Ему от этого одна экономия.

«Сами знаете, молодых работников сейчас не найти. Нет их. Все на стекольном заводе. А там их только портят», — отвечает он, когда кто-нибудь начинает ворчать.

За дверью что-то шуршит. Из людской доносится визг батрачек. Лысый черт прислушивается. Что там такое? Неужто хорек в дом забрался? Нет, это не хорек. Это Рупрехты пришли. Вон они хлещут по дверям своими розгами. Против них Лысый черт ничего не имеет. Молодежь должна резвиться. Зима-то длинная, дни короткие. Нельзя же сидеть все время за гроссбухом и считать…

— Заходите, заходите, Рупрехты!

Рупрехты уже давно тут. Они не стали дожидаться, пока Лысый черт милостиво пригласит их, и рыскают по всем комнатам, ищут маленьких детей.

— Знают ваши дети молитвы? — спрашивают они. Залезают под диван, открывают буфет, перевертывают все в гостиной и то и дело повторяют: «Знают ли дети молитвы?»

Рупрехты хорошо знают, что дети боятся розог и прячутся, когда не знают молитвы или не хотят ее сказать.

— Да нет! Да что вы, тут нет детей! — уговаривает их Лысый черт.

Напрасно он пытается обнаружить среди ряженых своего Фрица. Рупрехты потряхивают мешками и копилками. За свои хлопоты они берут плату. Пастор ведь тоже даром ничего не делает. Неужто Рупрехтам трудиться ни за что ни про что?

Большой Шурихт вымазал себе лицо сажей, а сверху привязал бороду из пакли. Он так вращает глазами, что только белки сверкают. Гремя копилкой, он прыгает вокруг Лысого черта.

— Эй ты, черный Рупрехт! Не выпьешь ли водочки?

Большой Шурихт качает головой.

— Сперва скажи молитву! — произносит он изменившимся голосом.

У Лысого черта хорошее настроение. Почему бы ему не поиграть с детьми? Он становится на колени. Рупрехты хихикают. Они забывают, что им надо изменять голоса. Лысый черт улыбается. А почему бы ему не прочитать молитву?

Рупрехты хохочут вовсю и прыгают по комнате. Такой молитвы они еще никогда не слыхали. Они просят Лысого черта еще раз сказать молитву и повторяют за ним слова, чтобы запомнить.

Маленький Кубашк бормочет себе в бороду:

— Во какой Лысый черт! Шутит и с большими и с малыми.

Один из Рупрехтов гневно трясет огромной белой бородой, отталкивает большого Шурихта и подходит к Лысому черту.

— Молись! — говорит он хриплым голосом. — Молись! Повторяй за мной: «Я никогда больше не буду ругать пионеров головорезами!» Повторяй!

Лысый черт вскакивает как ужаленный: