Юн Эво - Солнце — крутой бог

Наконец Маленькая Буря появляется. Я смотрю на часы. Наверное, она опоздала. Прошло двадцать минут. Вид у нее виноватый. Она косится на девушку за стойкой и что-то тихо говорит ей. Потому что та, за стойкой, тоже смотрит на часы. Смотрит стра-а-а-а-шно мног-о-о-о-знаааачительно, как это принято даже у мелких шишек. Их обучают этому на специальных курсах. Маленькая Буря бормочет что-то в свое оправдание, и мне до чертиков хочется ей помочь. Например, собственными руками задушить девицу за стойкой. Вряд ли Маленькой Буре это поможет. Зато я продемонстрирую ей свои рыцарские чувства. Никто и нигде не смеет ее обижать!

Кофе и бутерброд отправляются по назначению, и я во все глаза гляжу на Шефиню за стойкой и желаю ей испариться в миллионах градусах солнечной жары и оставить после себя крохотное мокрое пятнышко. Маленькая Буря выходит из-за стойки уже в переднике и начинает возиться с эспрессо-машиной. Что касается простейших вещей, то приготовить их, оказывается, очень трудно. Взять хотя бы настоящий бифштекс. Мягко говоря, я в этом деле потерпел одно поражение за другим. Мыс Сёс оба здорово надрались. Так что с этим пунктом все было в порядке. Ответственность за собственную жизнь? Как я уже говорил, я вроде бы взял на себя эту ответственность, когда составил свой список и приступил к его выполнению.

Что касается дела, исполнение которого требует некоторых усилий, вроде того чтобы облажаться или, как говорится, схлопотать на свою задницу приключений, то, надо признаться, в этом я преуспел даже с лихвой. Тут моя победа была полной и безоговорочной. Вот сигары я, правда, еще не пробовал. Но за этим дело не станет. Свой стиль в одежде? Это под вопросом. Я, правда, научился кататься на роликах, но имеет ли это отношение к собственному стилю в одежде? И вообще, если на то пошло, я не совсем уверен, что мне так уж необходим этот пункт.

Вот третий главный пункт, касающийся калорий и пота, чтобы основательно сбросить вес, пока висит в воздухе.

Я материально зависимый человек. То есть я существую, пока мои сбережения не подойдут к концу. А деньги в кассу еще не поступили.

Что касается девушек, то тут полный ноль.

И сделать то, чего я больше всего боюсь, — к исполнению этого пункта, если не ошибаюсь, я тоже еще не приступал.

С другой стороны, я не совсем понимаю, чего именно я боюсь больше всего. Может, я вообще ничего не боюсь? Я пишу список.

ТО, ЧЕГО Я БОЮСЬ:

1. Пауков.

2. Девушек, которые понимают, что я их боюсь.

3. Темноты.

4. Того, что щелкает на кухне.

5. Не стать взрослым.

А это не так уж много, чтобы особенно беспокоиться. Я пытаюсь выдавить из себя еще что-нибудь, как вдруг кто-то говорит у меня над головой:

— Ты работаешь?

Ручка ныряет и проводит длинную кривую линию через всю страницу. Я поднимаю глаза и вижу пару пронзительно голубых глаз, которые, по-моему, уже никогда не забуду. Надо мной стоит Маленькая Буря и смотрит на меня сверху вниз. Она держит в одной руке стопку пепельниц, в другой — мокрую тряпку. Я твердо решаю, что на этот раз не буду остолопом. Сделав глоток, я произношу ясным голосом:

— Да!

И пытаюсь сложить свои бумажки так, чтобы она могла протереть мой столик, хотя что-то не похоже, чтобы она рвалась это сделать. И все-таки кончается тем, что я веду себя, как остолоп. Что сделал бы козел за столом, на котором стоит чашка кофе? Правильно, его неловкие и неуклюжие копыта не смогли бы ничего убрать. Любая попытка кончилась бы катастрофой.

И все-таки мне удается отодвинуть свои бумажки на край стола. И они тут же радостно разлетаются по всему полу. Я наклоняюсь за ними, держась рукой за стол. Стол качается. Мой затылок находится на уровне столешницы, а стол качается. Надо мной слышится надрывный звук скользящих со стола чашки с кофе и других предметов. Я оказываюсь в мультяшке, в которой все идет шиворот-навыворот. Происходит тысяча катастроф, несчастий, столкновений и неудач. Про себя я произношу то, что каждый мультяшный герой произносит, когда понимает, что катастрофа уже неминуема.

Я говорю:

— А-а…

И как раз в это мгновение чашка с уже остывшим содержимым и тарелочка с крошками и двумя кусочками паприки падают мне на затылок. Я мокрый, как курица. И весь в крошках. По спине скользит паприка. Меня с моими бумажками, которые я держу в руках, омывает кофе. Я кладу их на стол и чувствую, как коричневая жидкость оставляет у меня на спине темные полосы. Кофе течет по бумаге, и, когда я пытаюсь стереть его, буквы превращаются в размазанные синие пятна.

Я вздыхаю, Братья & Сестры, и думаю, что остолопу сейчас было бы лучше, чем мне.

Остолоп может протянуть свое глупое «Му-у!» или «Хрю!» или «Бее-е!», и все сразу поймут, что других слов у него нет. Все-таки он всего-навсего остолоп. А я — парень, стою на коленях перед лучшей в мире девчонкой, которая еле сдерживается, чтобы не расхохотаться, потому что я вел себя, как остолоп. Стараясь быть джентльменом. И вы хотите, чтобы я с этим смирился?

Это невозможно, Братья & Сестры.

Это никак невозможно, особенно в такой день, когда дебильная судьба ополчилась против тебя.

Эта дебильная судьба сделала тебя героем комикса, козлом или Чаплиной.

Я беру себя в руки и говорю:

— Я облажался на все сто. Верно? Ты довольна?

Холодно и спокойно. Больше мне ничего не остается.

— Это было круто, — говорит она тоже холодно и спокойно. Потом снова прыскает и выдавливает: — Прости, пожалуйста.

— Хорошо тебе смеяться, — говорю я и улыбаюсь.

Я улыбаюсь суровости жизни, но не намерен показывать Маленькой Буре свои чувства. Про себя я плачу.

Про себя я превращаюсь в черепаху и втягиваю все лапы в панцирь, чтобы сделать вид, будто ничего особенного не случилось.

Про себя я вою.

МОЯ ЖИЗНЬ КАТИТСЯ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ! Я НИКОГДА НЕ СТАНУ ВЗРОСЛЫМ!

Я вою.

А внешне я улыбаюсь ей, и она улыбается мне, и я говорю:

— Я еще вернусь. И тогда, возможно, не облапошусь.

— Это было круто, — повторяет она и смеется, и мне кажется, что я никогда не слышал более прекрасных слов.

Можно ли пережить такое?

Можно ли пилить дальше и думать, что жизнь все-таки продолжается?

Да, можно. Можно. Пусть жизнь жжется! Но все-таки она продолжается! Я снова отправляюсь в город, потом домой и опять в город, прежде чем окончательно возвращаюсь и готовлю обед для семьи. Ожог ожогом, но я настаиваю, что жизнь на этом не кончается.

— И это самое главное, Адам, — говорю я себе. — Борьба только начинается.

В ту ночь мне ничего не снится.

В шесть часов я просыпаюсь как огурчик.

И засыпаю опять.

Мне ничего не снится.

И я стою на своем.

Об этом дне мне даже не хочется говорить. Я не скажу ни слова ни о папаше, ни о Франке. Не вспомню о маме, Сёс, объявлениях о смерти, завтраке или Старикашке-Солнце. Это дохлый день. На самом деле он даже не существует. В новом году — если для бедного Адама вообще настанет новый год, — этого дня в календаре не будет. Когда время дойдет до этого проклятого идиотского 17 июля, вместо него будет просто пустота.