Юн Эво - Солнце — крутой бог

— А я так не думаю, — сухо отвечает она. Но хотя бы все время улыбается.

Маленькая Буря изменила свою позицию? Адам так считает. Я тоже так считаю. Ведь она говорит, что только не думает, что нам стоит куда-нибудь сходить. Это еще не реальный отказ.

— Я знаю одно хорошее место, — говорю я.

— Я никогда никуда не хожу с незнакомыми парнями, — говорит она. — Кто знает, может, ты зомби, убийца или сумасшедший?

— Хочешь, я тебе исповедуюсь? — предлагаю я. — Присядь на минутку, и ты все узнаешь.

— Мне очень жаль, но я на работе, — отвечает она.

Опять улыбается и колет мне сердце своими глазами.

Голубыми-голубыми, как электрический ток.

— Я думаю, мне все-таки следует отказаться.

Опять это словечко — «думаю». Я пытаюсь изобрести что-нибудь более хитрое. Наверное, она тоже надеется, что я произнесу что-нибудь более вразумительное, но, помедлив минуту, идет со своей тряпкой дальше.

Адам висит над пропастью на кончиках пальцев.

Будь это фильм, было бы интересно посмотреть, чем все закончится. Как Адам, герой блокбастеров, выйдет победителем.

Но это жизнь, Братья & Сестры. Поднимите руку те, кто слышал о таких случаях в жизни!

Здесь, в этой реальной жизни, героиня с суперголубыми глазами поворачивается к герою спиной, хотя он висит над пропастью на кончиках пальцев и вот-вот рухнет вниз.

И здесь, в этой реальной жизни, случается только то, что должно случиться. Адам, как мешок, летит в пропасть… И давайте попробуем угадать, что эта проклятая судьба уготовила бедняге Адаму.

МАЛОПРИЯТНЫЕ МЕСТЕЧКИ, КУДА, ПО МНЕНИЮ СУДЬБЫ, МОГ БЫ СВАЛИТЬСЯ АДАМ:

— В пылающую лаву, в которой фрукт Адам сгорит за несколько секунд, превратившись в головешку.

— На кучу стеклянных осколков, поставленных остриями вверх так, что эта туша Адам, упав на них, порежется, превратившись в шашлык, отбивную или рагу.

— На твердую бетонную плиту, и эта воющая черепаха Адам станет таким плоским, что его можно будет засунуть в файл для бумаги.

— В бездонный колодец с водой, Адам торпедой долетит до дна и уже никогда не поднимется наверх, ибо утонет страшным образом и превратится в праздничный обед для акул и мелких рыбешек.

— В трещину от землетрясения, которая распахнется, словно пасть, схватит свою жирную добычу Адама и снова захлопнется. Потом снова откроется на три секунды, рыгнет, скажет: «Спасибо за обед!» — и захлопнется уже навсегда.

Светлые перспективы. А в общем-то я еще целый час сижу в кафе и заказываю себе одно капучино за другим. Живот мой вот-вот лопнет. Но сваливать я не собираюсь. Ведь я не сдался. Я упрям, как осел, и цепляюсь за свое место.

Маленькая Буря один раз улыбнулась мне из-за стойки. Но больше я ее в тот день не видел. Мне даже показалось, что я должен достать свой список и еще раз записать пункт «Облажаться». Не знаю, сколько раз нужно попадать в идиотское положение, чтобы это считалось? Может, взрослые реже попадают впросак? Надо будет спросить у Франка. Мне кажется, что не будь этих мелких пакостей, я понемногу начал бы походить на него. Впрочем, ну его к черту, я не хочу становиться таким, как Франк. Хочу остаться самим собой. Но сейчас я все же решаю поступить так же, как он: возьму тайм-аут и подумаю. Если бы только я не был такой голодной акулой. И, как уже говорилось раньше, акулы всегда должны двигаться только вперед.

Мы берем на сегодня тайм-аут, и я, как акула, плыву вперед.

Я понимаю, что у людей бывают тайны. В каждом из нас есть местечко, где мы прячем ото всех секреты, сложенные в бочонки и ведра. Я думаю о Франке. Он говорит, что взял тайм-аут, чтобы поразмыслить, и что не знает, куда идти или кем стать в своей новой жизни. Но, по-моему, он врет. Не потому, что скрывает что-то темное или опасное. А просто не хочет, чтобы кто-то знал о его планах. Наверное, они такие личные, что он просто еще не смеет их обнародовать. Честно говоря, я не знаю, что он собирается делать. Но догадываюсь. И думаю, что моя догадка верна.

Я разглядываю свою семейку, сидящую за завтраком. Что, собственно говоря, я знаю про Сёс? Это я так, для примера. Мне известно, в чем заключается ее работа. Как выглядели некоторые ее парни. Знаю, что у нее на щиколотке есть татуировка. Знаю, как от нее пахнет по утрам и какое у нее бывает утром настроение. И еще, кроме этого, вижу гору мелочей, которые, как мне кажется, и есть настоящая Сёс. Но на все сто я не уверен.

Или мама. Кто поверит, что она когда-то была панком? Кто поверит, что она родила меня и Сёс? Кто поверит, что она — Шеф в своем магазине? И о чем, например, она думает, когда мы все уже спим? Может, она бродит тихонько по квартире — как я несколько дней назад — и пытается найти какие-нибудь вещи, которые рассказали бы ей о нас? Может, заглядывает в наши дневники (у кого они есть), в наши ящики (если они не заперты), включает мой компьютер и т. п., чтобы узнать наши тайны? Может, иногда мы все ее так достаем, что она подумывает о том, чтобы прихватить все наши сбережения и сбежать? Просто уехать. В другую страну, найти себе любовника и начать новую жизнь? Целовалась ли она когда с другим мужчиной, кроме папаши, особенно после того, как они стали жить вместе?

А папаша? Ведь из-за него начались все эти вопросы и подозрения. Ведь именно о нем пойдет речь сегодня. Сегодня папашин день. Ведь именно он, который может оказаться убийцей, дамским угодником, черепахой, подлецом или зомби, договорился о какой-то встрече на сегодня и никому в семье не сказал об этом ни слова.

Ни единого словечка.

Молчит, как воды в рот набрал.

Единственное, о чем он готов трещать, это о Пере Гюнте. А об этой рыбине никто из нас не желает слышать. Поэтому он держит рот на замке. Он только присутствует. Так, как присутствовал всю мою жизнь. Сидит на своем месте — папаша и папаша. Все как всегда. И только я один знаю, что у него есть страшная тайна и, может, очень скоро изменится жизнь каждого из нас.

После завтрака я начинаю следить за папашей. Сперва я подвергаю его испытанию. Мы вместе выходим на улицу. Я — с велосипедом. Он машет мне и направляется на остановку трамвая на Биркелюнден. Я еду по улице и, как только он отворачивается, ныряю в первую же боковую улицу. Объехав церковь, я останавливаюсь. Выглянув из-за угла, вижу папашу. Он смотрит на часы, я тоже смотрю на часы. До девяти еще далековато. Времени у него достаточно. Именно в этом он и убеждается. Потому что вдруг будто принимает решение. И, надув грудь колесом, словно ему трудно дышать, топает к центру, то есть прямехонько в мою сторону. Я прячусь за церковью и жду, когда он появится и пойдет по трамвайным шпалам в город. Но жду напрасно: папаша либо испарился, либо вернулся домой. Во всяком случае, я его больше не вижу.