Юн Эво - Солнце — крутой бог

— Терпеть не могу мяса, — замечает она и берет себе еще кусок пиццы. — Думаю, я стану вегетарианкой.

— Я слышал, что в «Макдоналдсе» продают вкусные вегетобургеры, — говорю я.

— В «Макдоналдсе» вся еда невкусная, — возражает она, и я опять слышу нотки Каролины.

СМЕНИ ТЕМУ! СМЕНИ ТЕМУ! — мигает в моей голове сигнальная лампа.

— Хочешь сигару? — спрашиваю я и достаю купленную еще днем пачку. Я подумал, что раз уж это числится в моем списке, у меня будет подходящий повод выполнить и этот пункт.

— От сигар пахнет или молокососами, или дедушкой, — отвечает Клаудия-Каролина и пьет пиво так, что оно булькает в горлышке бутылки.

— А ты не против, если я закурю? — я срываю с пачки целлофан.

— У нас дома не курят, — говорит она. — Но уж если тебе так приспичило, садись на балконе и дыми себе на здоровье.

СМЕНИ ТЕМУ! СМЕНИ ТЕМУ! СМЕНИ ТЕМУ! Красные сигнальные лампы работают сверхурочно. Бред какой-то.

Смущенный Адам убирает сигару обратно в пачку. Скоро я смогу только квакать. Странный получается вечер.

— Солнце — крутой бог, — бормочу я и с горечью думаю о всех тех утрах, когда я поднимался на элеватор и исполнял свой долг. И что же этот бог дал мне взамен?

— Что? — спрашивает Клаудия.

— Солнце — крутой бог, — повторяю я, чувствуя себя идиотом.

— Что ты хочешь этим сказать?

Теперь все ее внимание направлено на меня. Каролина испарилась, передо мной сидит Клаудия, и ее голубые глаза с интересом смотрят на лягушку Адама, который снова начинает чувствовать себя принцем. Я рассказываю ей о договоре с Солнцем, и она спрашивает, зачем мне понадобилась это сделка. И я выкладываю ей все. О плане стать взрослым. О моем списке. О Каролине. Клаудия внимательно слушает. Она перестает есть. Она забывает пить. Вместо этого она словно приклеивается к моим словам и задает забавные вопросы в самых-самых глупых местах. Наконец она говорит:

— Ты необычный парень.

— Гм-м, — отвечаю я, не придумав ничего лучшего.

«Необычный» может означать многое. Я даже не понимаю, положительная ли это оценка. Гитлер тоже был необычным. Но не уверен, что я хотел бы, так сказать, с ним пообедать.

— Я счастлива, что ты пригласил меня. Хотя мы здесь… — говорит она и разводит руками. И это напоминает мне, что мы с ней в квартире одни.

Я

и

Клаудия

одни

в совершенно

пустой

квартире.

Мы

можем

делать

все,

что

захотим.

Это проносится у меня в голове, и при мысли, что я у нее дома, у меня дрожат колени. Мы одни. Она и я. Это страшно. Это невероятно. В это невозможно поверить.

Клаудия хватает мои руки, и я их не отнимаю. Я жду, что руки у нее окажутся ледяными, такими же, как у папаши. И вздрагиваю, прикоснувшись к ее горячим ладоням. Мы сидим за столом друг напротив друга, переплетаем пальцы и говорим о том, что значит быть взрослым.

И больше ничего, Братья & Сестры. Атому, кто будет разочарован, я должен сказать, что в этой истории не будет никаких акробатических сексуальных сцен. Я не стану врать, будто мы лежим нагие, прижавшись друг к другу, ласкаем друг друга или «делаем это». С одной стороны, я хочу ее. Очень хочу всей своей кожей почувствовать ее кожу. А не только кожу на ее руках. Хочу почувствовать ее всю. Но с другой стороны, я немыслимо рад, что мы не сделали ничего больше, что мы только переплели пальцы, смешали свое тепло и пот и только смотрели друг другу в глаза. Это совсем не то что Каролина. Это все равно что перейти в высшую лигу. Из 2-го дивизиона в элиту. Это что-то серьезное. Что-то неизвестное. И я уверен, что Клаудия испытывает то же самое. Мы еще не готовы. Мы как два космических корабля, встретившиеся в небесном пространстве — американский и русский. Они не могут состыковаться без основательной подготовки. У них должен быть план. На осуществление которого требуется время.

Так и у нас.

Мы два космических корабля, которые плавают вокруг друг друга и прикасаются друг к другу своими длинными клешнями. Мы ощупываем друг друга, трогаем, гладим, пытаемся понять, как мы выглядим, чтобы двинуться дальше. И в духе настоящих космонавтов я пытаюсь напичкать ее сведениями о мировом пространстве и планетах:

— Ты знала, например, что диаметр нашей Галактики 75000 световых лет и что Солнце отстоит от центра на расстояние 26100 световых лет? — спрашиваю я. — Считается, что температура солнечного ядра — 154 миллиона градусов по Кельвину. День на экваторе Юпитера длится 9 часов, 50 минут и 30 секунд. Обратная сторона Луны первый раз была сфотографирована в 1959 году.

Может, это и недостаточно романтично, но я замечаю, что для нее это романтично. И думаю, что сейчас любые мои слова и любые ее слова будут казаться нам романтичными. Клаудия могла бы читать мне вслух телефонную книгу, а я цитировать ей «Пера Гюнта», и все равно мы бы хотели, чтобы этот вечер никогда не кончился.

Время близится к часу, и это уже конец. Теперь уже совсем скоро родители Клаудии вернутся домой. Мы стоим в передней, сплетя пальцы. И для тех, кто интересуется другим и был разочарован, могу сказать, что в эту минуту мне было сделано интересное предложение:

— Я хочу тебя поцеловать. Можно? — спрашивает Клаудия и целует меня, когда я говорю, что очень хочу, чтобы она меня поцеловала.

Поцелуй длится долго.

Она целует меня в самую середину губ, языком и зубами.

Честное слово!

Мы сплетаем языки и, конечно, сплели бы и зубы, если бы это было возможно.

У Клаудии горячие руки и прохладные щеки. Это странно — теплые руки и почти холодные губы.

Поцелуй длится.

Поцелуй длится.

Длится.

И длится.

Мне надо идти. Я протягиваю руку, чтобы открыть дверь, и Клаудия говорит:

— Подожди!

И я жду. Поворачиваюсь к ней и жду.

— Мы еще увидимся? — спрашивает она, и это самый прекрасный вопрос, который я когда-либо слышал от девушки с голубыми глазами.

— Конечно, увидимся, — отвечаю я. — И даже очень скоро.

Я так одурел от счастья, что забываю ответить более точно. Я снова прикасаюсь к двери.

Подожди! — говорит она. Мы как будто повторяем репризу, которую уже разыграли раньше.

Я снова поворачиваюсь к ней. Глупый, как счастливый козел.

— Когда? — спрашивает она.

— Завтра, — глупейшим образом отвечаю я.

— Когда завтра? — Клаудия не сдается.

— Приходи ко мне в семь часов.

— Так поздно? — она разочарованно выпячивает нижнюю губу.

— Иначе не получится. — Я говорю ей, что днем буду занят с папашей некоторыми его делами. Делами слишком сложными и объяснять которые слишком долго. Но сделать их необходимо.

— О'кей! — она снова целует меня, и мы машем друг другу триста пятьдесят раз, пока она стоит в дверях, а я спускаюсь по лестнице. Она стоит у окна и продолжает махать, пока я иду по улице. Открывает окно и посылает мне сотню воздушных поцелуев, а я задом наперед иду к Лёкке. Когда окно и Клаудия исчезают из виду, я закуриваю сигару. Клаудия права. От сигары пахнет дедушкой и Рождеством. Но сейчас больше Рождеством. Так Рождество пахло, когда я был маленьким мальчиком и абсолютно все, связанное с Рождеством, было интересным. Поэтому я дымлю сигарой до самой Биркелюнден. Звенят бубенчики, и снег мягкими шапками лежит на крышах и автомобилях. На углу парка я каблуком гашу сигару и бросаю окурок в мусорный ящик. Я даже представляю себе, что беседка украшена рождественскими свечами и блестками, а ангелы прячутся в свои тайники. Рождество в разгаре лета!