Николай Мамин - Знамя девятого полка

Капитан-лейтенант протяжно с завыванием зевает. В яме жарынь, духота, при каждом движении хрустит уголь, и кажется, что похрустывает это сама черная темень.

Иван нащупывает руку командира – так и есть: дыхание Шмелева размеренно, ровно.

– Нет уж, Пал Николаич, это номер не проходящий, мертвый номерок. Так можно черт-те что наспать. Кроме всего, еще за вами должок: деловая экскурсия – прогулка по старому Кронштадту, от крейсерской стенки Судоремонтного завода, мимо Морского Николы, мимо порта на Козье болото и там мимо север-дых казарм и – на западный фронт вала. Уж сколько дней оттягиваете.

Очнувшись, Шмелев усмехается ласково: все равно мальчишка не увидит.

Особенно ощутимо это стало после смерти Егора Силова, совсем по-стариковски, по-отечески привязался капитан-лейтенант к своему последнему из оставшихся в живых краснофлотцу.

– Ну-ну, давай пройдемся. Только начнем не с крейсерской стенки, а с Петровской пристани. Мимо губернских флигелей, мимо Виренова дома.

Они говорили о Кронштадте, испытывая почти физическое наслаждение от звучания знакомых имен…

Сутки шли за сутками, неотличимые, в сплошной темени, в снах, в разговорах.

«Ариадна», обогнув Скандинавию, намотавшись на мертвой зыби в туманном котле Скагеррака, ощупью из-за снятых и потушенных маяков ползла по Балтийскому морю уже где-то возле Готланда. Каждую минуту она могла подорваться на мине, но все-таки не подрывалась, и люди в конце концов привыкли к вечному ожиданию взрыва и уж не верили в него.

– Пал Николаич, а как вы считаете – хоть раз-то за всю войну, хоть на одни-то сутки может увольнение в Ленинград вывернуться? – задумчиво спросил Иван и вдруг даже весь покрылся испариной, так, необычно и маняще это было – близость Ленинграда!

Шмелев ответил не сразу. Вздохнул глубоко-глубоко и отрывисто рассмеялся.

– Эх, старшинка! Через неделю, глядишь, вместе по Невскому пойдем!..– вдруг совсем незнакомым, никогда не подозревавшимся за ним голосом мечтательно и азартно произносит капитан-лейтенант.

Пауза. Иван быстренько два раза подряд вздыхает – теперь оно рядом, можно и об этом. И где-то теперь искать Елку, его Елену, которую он любил и все время помнил?

– Как там моя Мария Андреевна, эвакуировалась или нет? – перекликаясь с мыслями Ивана, загадывает вслух Шмелев.

Опять пауза. И опять дважды, раз за разом, коротко вздыхает Иван. Вот именно – как там? Только вряд ли его Елка побежит из их крылатого города – не та кровь.

– Нет. Кровь не та. Порода,– решительно говорит Иван,– ленинградская. Кадровая. Такая никуда не побежит, не эвакуируется…

– Позволь, да ты-то откуда ее знаешь? – изумленно спрашивает Шмелев.

– Да я… вообще…

Иван, порывисто вздохнув, ворочается, скрипит антрацитом.

Эх, Питер, Питер, Ленинград наш златокрылый, вторая наша родина – жить с тобой, с тобой умереть…

– Так у вас, оказывается, супруга-то…– спохватываясь после долгого молчания, смущенно начинает Иван.

– Жена, а не супруга,– посмеиваясь, тихо поправляет капитан-лейтенант.– Супруга –это слишком, как бы сказать, парадно. А ты думал, жены у меня нет? Есть, Иван, и сын есть, все есть. Даже счастье было.

– Да и моя тоже с Петроградской стороны никуда не уедет…– вдруг опять невпопад, но вслух окончательно решает Иван.

– Позволь, так ты разве женат?

– Да нет… Как сказать. Все вот собираюсь.

Война помешала…– быстро говорит Иван. Хорошо, что темень.

И почему это так: и перед пулями человек не заискивает, во всяком случае, не каждой поклонится, и за словом в карман не лезет, а от пустякового вопроса начинает заикаться?

…Бергстрем спустился в угольную яму не вовремя – утром, около шести.

– В Бьерке будет обыск,– без всякого вступления взволнованно сказал он.– Немец, как овчарка, поводит носом. Может быть, кто проболтался, а возможно, что он и сам подслушал чье-нибудь неосторожное слово Обыск будет, как только станем на рейде

– Это точно? – из темноты деловито спросил Шмелев.

– Как в алгебре. «Попугай» сам пригрозил капитану. Он глуп, туп и нахален. «Виселица всем вам обеспечена, если это подтвердится»,– он так и сказал.

– Н-да-а. Ну, из-за виселицы ни вам, ни нам не стоило тащиться в такую даль… Сколько их всего на корабле?

– Пока четверо. И сюда они вряд ли спустятся. Но как только станем на рейде, их сразу будет по двое на каждый шпангоут. Досмотровый катер подойдет к борту еще до отдачи якоря…

– Градусов двенадцать. Может быть, десять. Но не меньше,– сосредоточенно, по-русски сказал вдруг капитан-лейтенант, и даже в темноте стало ясно, как он, точно решаясь на что-то хоть и рискованное, но сразу распутывающее весь узел, вскинул голову.

– Ну, так это еще не смертельно. Полтора-два часа терпимо при такой температуре…

Они долго шептались по-немецки.

Иван понял только, что речь шла о кормовом полувортике, шторм-трапе, температуре воды, пробковых нагрудниках и штурмане Иоганне Хендриксене, который будет стоять на вахте с ноля до шести и которого придется-таки попросить по возможности прижаться к берегу.

Иван смазал только под нос в душистую прокуренную кэпстэном трубочку:

– Понятно. Воздушно-водный десант. Он же прыжок в мешке с завязанными глазами… Ну что же – в мешке так в мешке. Выбирать не из чего.

…Шмелев проснулся первым, прислушался и тихо положил руку на потную голову Ивана. Когда же и где это уже раз с ним было?

Он вспомнил давнюю ночь в районной тюрьме на берегу залива, далекий раскат обутых в железо прикладов по каменным плитам, уверенную усмешку комиссара…

Шаги постукивали вдалеке, заглушенные шепотом и шипением пара в котлах, через одинаковые промежутки; обутые в железо затыльники винтовок, почти так же, как и в ту давнюю ночь, отсчитывали расстояние. Хрустнул антрацит под рукей.

– А? Что? Солдаты? – сиплым спросонья шепотом спросил Иван.– Неужели горим?

– Да еще и с каким дымом…– только и прошептал Шмелев, быстро садясь на уголь и уже начав выгребать его из-под себя руками.– Закапывайся в чернослив. Э! Все равно не успеть. Где тут лом был?

Но бравурный и беспечный свист, раздавшийся секундой позже, понудил капитан-лейтенанта сокрушенно чертыхнуться и покачать головой.

– Эх, не те уж нервы, что до войны были. Все переклепывать надо.

Насвистывали, как и было условлено, знакомое еще по имению профессора Стаксруда: «Да, мы любим эту страну».

– Фуй-фуй-фуй, я взмок и едва дотащил. Здесь без малого весь Гельсингфорский арсенал, целая тонна,– по-немецки сказала темнота голосом Фридриха Бергстрема.– Все в порядке, геноссен. Под килем каких-нибудь пять футов. Хендриксен прижался к берегу как только возможно. Собирайтесь. Ларсен у каюты «попугая», Кнуут на носу, Олаф у полупортика. Сейчас будем делать станцию, как говорят гидрологи или гидрографы, я их, прошу прощения, вечно путаю…– Фридрих был нервно возбужден и весел.– Вместо лота Томсона за борт идут русские товарищи Шмелев и Корнев. Одевайтесь, время.