Николай Мамин - Знамя девятого полка

Он осторожно прислонил к борту что-то металлически твердо скребнувшее по железу переборки, и прямо на грудь Ивану обрушился какой-то мягкий и тяжелый тючок.

Охнув, Иван быстро поднялся и широко раскинул руки, разминая все кости и сухожилия. Трюмное сидение кончилось, впереди опять были жизнь и смерть и вольный, летящий над миром ветер.

Уже в кочегарке, в тревожно подергивающихся, словно вспышки далеких выстрелов, отсветах топок, Шмелев скептически оглядел вытянувшегося перед ним рослого «финского» пехотинца – от козырька каскетки до низеньких и широких сапог и сам, вскидывая на ремень финскую винтовку, сказал довольно:

– Ну что же? В общем похож. Только высоковат чуть-чуть, вершка два-полтора лишних…

– О да, мадам Суоми теперь уже редко родит таких крупных, зи деградирт,– так же довольно и веско вставил ученое словцо и Бергстрем.

– А вам так совсем не идет солдатское…– так же скептически от козырька до подметок оглядывая Шмелева, определил Иван.-Тусклый вы в нем, товарищ капитан-лейтенант, то ли дело синее да белое.– Шепотом, хотя вокруг были только свои, признался:– А я все ж таки тельняшку-то под лягушачьим оставил, мало ли что. Я ее как пропуск предъявлю, чтобы сразу-то не ошиблись…

– Н-да-а-с, пока рта не раскрыли, действительно вполне натуральная финская пехота…– озабоченно бормотал Шмелев, идя котельным коридором.– А что отвечать будем, если кто на берегу что спросит, убей не знаю. Придется, верно, по-немецки выкручиваться: бежали, мол, из русского плена и вот в девятнадцатом, скажем, егерском… А что он за девятнадцатый егерский, где расквартирован, кто командиром – сейчас на виселицу – понятия не имею. И почему по берегу в одиночку шляемся – не знаю. Утешение одно – выбирать не из чего…

…Крепкий шквалистый ветер был старым знакомым, почти земляком. Ероша и вспенивая рябую мутную воду, крылато летел он над

Маркизовой лужей от самых Гельсинок. Мутные сумерки белой ночи дымом нависали над водой. Светало. Квадрат открытого полупортика казался испорченной неопытным любителем фотографией – так все стерто и мутно было в этом квадрате.

Шторм-трап, переброшенный через борт, раскачивался над взволнованной серой водой. До низкого берега было не больше мили. Он расплывчато и плоско налезал слева.

Торопливым шепотом стали прощаться.

– Всего, Фридрих, всего товарищ Бергстрем, всякой тебе удачи, жить тебе полтысячи лет. Ауф видерзеен, камрад Ларсен, до скорого – в Ленинграде или в Осло.

Торопливо жали друг другу руки, похлопывали по широким плечам, по спинам, улыбались тепло и взволнованно – мировое братство смоленых душ не упразднила и война.

– Ну, святой Миколай, выручай греков…– по старинке пошутил Шмелев и занес было ногу над фальшбортом.

– Разрешите, товарищ капитан-лейтенант,– шепотом, но твердо сказал Иван,– вы командир, вам еще миноносцы водить.

Спорить над бортом не стали, и Иван, вместе с винтовочным ремнем прихватив рукой и сердце, так торопливо оно застучало, лишь только знакомая серая гладь Финского залива глянула в открытый полупортик, полез за борт. Однако теперь задержали его.

– Шнапс. Шнеллер,– коротко и деловито сказал уже простившийся с ним Бергстрем, вкладывая ему в пальцы тяжелую бутылку, и, увидев, что Иван шарит по боку, разыскивая карман, задержал его руку.

– О, не беспокойтесь. У вас две фляги. А это специально от холода,– быстро сказал он по-немецки Шмелеву.

– Тяни здесь,– распорядился из-за плеча норвежца Шмелев,– девять градусов с половиной в воде-то.

Иван послушно поднес бутылку ко рту и зубами вынул слабо заткнутую пробку – обжигающее, едкое тепло, как электрический ток, пошло по жилам.

«А ведь им виселица. Без лишнего слова виселица, если чуть что…» – взволнованно подумал Иван, снизу вверх глядя в лицо Фридриха Бергстрема и в самый последний раз, уже со шторм-трапа, торопливо пожимая руку какого-то до сих пор не попадавшегося на глаза белокурого верзилы в синем «америкэновском» комбинезоне.

Открытое лицо третьего механика новолунием светилось из кормового полупортика

«Ариадны».

– Добрая норвежская луна, спасибо тебе,– чуть было вслух не сказал Иван, оглушенный ромом, и, пытаясь казаться совершенно трезвым, обжигая ладони шершавой пенькой, на руках соскользнул вниз по шторм-трапу, к мутно белеющей гребешками пены взъерошенной воде.

Отполированные углем подошвы сапог Шмелева закачались над самой его головой, под ногами была пустота.

– Ну? – сказал капитан-лейтенант.– Сходите, гражданин. Трамвай дальше не пойдет.

Иван оттолкнулся ногами от борта и, выпустив из рук веревочную лесенку, полетел в холодную воду.

Дыхание сразу захватило, и он почувствовал, что в самом деле трезв совершенно.

– О ч-черт! Какие ж это девять с половиной? – озабоченно спросил он и захлебнулся в набежавшем сбоку пенном гребне.

Бурун за винтом, высоко поднявшаяся над водой корма «Ариадны», шурша раздвигаемой пеной, прошла над Иваном, и весь корабль, распустивший черный хвост жирного дыма, незнакомо высокий с воды и чем-то неотступно напоминающий черного лебедя, стал быстро уменьшаться и таять в сумерках раннего утра.

Пробковый нагрудник легко держал Ивана на плаву, но холод не давал закрыть рта, ноги ломило судорогой, подгибая пальцы.

– Девять с половиной, черт бы их… Какие же это девять с половиной?..– отплевываясь, прерывисто и сердито еще раз спросил Иван. – Уж не с минусом ли они?

– Физику забыл. Левее! Вон отмель…– таким же прерывистым голосом, вовсе не похожим на уверенный басок Шмелева, сказали за его плечами.– Ч-ече-чер-рт. Ну и холодина же, дьявол!

Мыслей об опасности не было совсем, вероятно, их начисто вымывало из головы поминутно накрываемой холодной волной.

– Х-хорошо, чепчики-то мы не надели,– стуча зубами и упрямо не спуская глаз с берега, бормотал Иван,– а то смыло бы их с нас, чепчики-то, черт бы их. Ух какая колкая.

– Каскетки, а не чепчики…– также стуча и лязгая зубами и также серьезно и сосредоточенно поправил его Шмелев. Песчаный низкий берег был еще далеко, сажен сто, не меньше, а суша уже неожиданно толкнулась в ноги, еще даже неизвестно чья, собственно, земля: всегда ли принадлежавшая Суоми или только временно, на год, на два, захваченная врагом Советская Прибалтика, за которую еще предстояло драться и расколоть не один накрытый сталью со свастикой лоб.

Только ощутив под ногами землю, Иван почувствовал на себе тяжесть гранат, винтовки, намокшей одежды, пробкового нагрудника, надувной резиновой лодки и еще полудюжины десантных принадлежностей – и прямо в воду, еще доходящую ему до пояса, опустился на колени.

Берег безлюдной низкой косой подходил к беглецам вплотную.