Иван Васильев - Алые пилотки

Скоро, однако, начались каникулы, и Женя ничего больше не придумал: некогда было.

На каникулах меня впрягли в работу. Моя мать работает телятницей. Однажды, это было перед Новым годом, она пришла с собрания сердитая и давай ворчать:

— Манька Сазониха — ударница. Тонька рябая — ударница, а я что, хуже их? Вот возьму две группы телят — и докажу.

Отец стал урезонивать:

— Надорвёшься. Кабы механизация была…

А мать тогда и говорит:

— А вы, мужики, на что?

Она имела в виду отца и меня. Только я не понял, что мы должны делать: механизацию строить или помогать телят выпаивать. Скоро это разъяснилось. Мать разбудила меня затемно и велела собираться на телятник.

— Подстилку поможешь сменить, — сказала она. — Только оденься потеплее, мороз большой.

Я сел на низенькую скамейку у печки, на которой мы с отцом обуваемся, и стал накручивать портянки. Валенки у меня с запасом, можно на две портянки обуться да ещё и с носком. Я решил, что если всё накрутить, то и ног не поднимешь, обулся на одну портянку. Мать заметила:

— Не ленись, торопыга. Говорю, мороз большой и снегу навалило. Выпусти штанины на валенцы.

Нянчит как маленького, будто ни разу по сугробам не лазил. Когда на санках катаешься, целые голенища начерпаешь, и нипочём.

Мы пошли на телятник, мать впереди, я за ней. Мороз и правда трескучий. А сугробища — по пояс! В темноте я сбился с тропинки и ухнулся в ямину. Выбрался, отряхнулся, ползу дальше. Иду и думаю: вот бы моего брата сюда! У меня брат есть, двоюродный. Он в городе живёт, в пятый класс ходит, как и я. А вот, хотите верьте, хотите нет, его чуть не с ложки кормят, постели за собой убрать не умеет. Куда такой годится? В солдаты возьмут — наплачется. Чего мне вдруг про брата подумалось, сам не знаю. Наверно, всё-таки не доспал, на улице ещё ночь была.

В телятник вошли — там тепло и светло. Стены и загородки побелены, полы дощатые, проход широкий, хоть конём поезжай. По обе стороны в загородках — телята двухнедельники.

Знаете, какие глупыши эти телята! Тычутся мокрыми носами в руки, так и норовят что-нибудь пососать. Зазеваешься — враз полу или рукав обмусолят. И глядят на тебя так ласково и доверчиво, что и хотел бы стукнуть которого, да рука не поднимется.

Пока я телятами забавлялся, мать коня запрягла и въехала на санях. Стали мы грязную подстилку из загородок вырывать и вывозить. Потом ржаной соломы воз навили и развезли по двору.

Закончив одно дело, взялись за другое — пойло разносить. Скоро я понял, что поить телят очень волынисто. Берёшь ведро и несёшь в загородку. Телёнок сунется всей башкой в ведро, чмокает, бодается, а ты ведро придерживаешь, чтобы не опрокинул. У меня скоро спина заныла, на корточки присяду — ноги немеют. Худая работа — телят поить.

— А ты думал, рай небесный, — смеётся мать. — Погоди, ужо вторую группу наберу — заставлю вас с батькой в загородках покланяться. Погнёте спины — начнёте головой думать.

Я ничего не сказал. Что скажешь, если правда? А сам начал мозговать. И опять вспомнил брата. Когда ездил к нему в Москву, то видел, как по перрону мороженщицы на тележках большущие ящики с мороженым возят. Тележки совсем низенькие, на шариковых подшипниках. Такую-то чего не сделать! Платформу только пошире надо, чтобы сразу десять вёдер помещалось. Поставил — и развози по двору.

Вечером взял тетрадку, сел к столу и стал рисовать телегу. Дошёл до колёс и вспомнил, что четвёртый подшипник так и не выманил у Башкина. Надо идти и христом-богом просить, чтобы выручил. А вредный Башка без трубки не отдаст. Значит, первый вопрос, где взять трубку? Хоть какую-нибудь завалящую…

Поднял я глаза на потолок, а на потолке люстра висит. Когда люстру купили, она оказалась для нашей низкой избы длинновата. Отец ножовкой отпилил половину трубки. Хороший обрезок получился, целых три самопала можно сделать. Разыскал трубку, сунул в карман и скорее к Башкину.

— Выйдем, — говорю ему на ухо. — Будет тебе самопал.

Вышли на веранду, я трубку из кармана вытаскиваю — у Тольки глаза завертелись со скоростью сто оборотов в минуту.

— Ух ты! На целое ружьё! Сколько?

— Чего сколько?

— Сколько просишь?

— Что я, торговаться пришёл? — спокойно говорю ему. — Давай подшипник, мне телегу на телятник надо делать.

Не верит. Пришлось растолковать, что за работа — телят поить. Он тогда расщедрился и выложил два подшипника. Получилось очень хорошо, потому что у меня третий подшипник был маленький. Теперь все четыре как на подбор. Я лёг спать счастливый.

А утром прикинулся больным, и на телятник за меня пошёл отец. Я наскоро перехватил, что под руку на столе попало, и помчался в тракторную мастерскую.

В мастерской первым делом разыскал дядю Колю, токаря. Он наш, кузьминский, через два дома живёт. Для него выточить две оси плёвое дело. Объяснил, что и как, а он говорит:

— Без бригадира не могу, работой завален.

Вот тебе на́! И тут ещё, как гром с ясного неба, голос Телегина:

— Петров, почему до сих пор палец шатуна не выточен?

Дядя Коля берёт со стола блестящую круглую железину и подаёт Телегину. Тот сразу смягчился.

— Это другое дело. Отнеси, Петухову отдай.

Ну сейчас Телегин турнёт меня из мастерской. Я уже намерился улизнуть за дверь, как вдруг он спрашивает:

— Послушай, Стрельцов, это ты предложил насчёт скотины и тропинок?

— Каких… т-тропинок? — Я даже заикнулся от неожиданности.

— Мне в сельсовете говорили: ребята, мол, собираются охранять хлеба от потрав. И чтобы, значит, тропинок и дорог по полям не прокладывали. Называли твою фамилию. Это правда?

— Насчёт потрав я говорил, а…

— Молодец, парень! — Товарищ Телегин хлопнул меня по плечу. — Это нам вот так надо! — Он провёл ладонью себе по горлу. — А то, понимаешь, порядку на полях никак не добьёмся… Ты чего ни свет ни заря тут торчишь? Техникой интересуешься?

Ну, тогда я осмелел и говорю:

— Оси выточить пришёл, телегу делаю. Мамка в передовики выходит.

Телегин засмеялся и приказывает дяде Коле:

— Петров, выточи ему оси на телегу. Вне очереди.

Вот так: вне очереди! Сам не знаешь, где твоё счастье лежит. За полчаса оси были готовы, я летел домой, ног под собой не чуя. Но, несмотря на то что голова моя сплошь была занята телегой, в ней нет-нет да и мелькала мысль: кто же это про тропинки придумал, а на меня свалил? Когда эта мысль в третий раз пришла, я сообразил: если разговор был в сельсовете, значит, от Ведерникова пошло, от Танькиного отца, а ему, конечно, Танька рассказала. Но зачем же она про тропинки и дороги приплела?

Ответа я не нашёл. Да и некогда было искать: два дня делал телегу. Когда сделал и матери показал, она так и ахнула:

— Боже мой, какое облегчение! — и чмокнула меня в макушку.