Шукурбек Бейшеналиев - Сын Сарбая

— Пусть буду псом.

— Ладно же! — Дардаке перевел дух. — Смотри, что будет сейчас с твоей плеткой…

— Ой-ой, не бей! — завопил Чекир и зажмурился.

— Да не буду я, — рассмеялся Дардаке. — Открой глаза пошире. Видишь, что делаю? — Он разорвал ременную плетку и разломал короткую толстую рукоять. — Так тебя разорву, если попробуешь со мной драться!

— Ох-хо-хо! — с восхищением воскликнул Чекир. — Не знал я, что сын старика Сарбая такой стал здоровый… Ну, слезешь ты с меня наконец?

Дардаке, довольный, рассмеялся. Но подняться ему было нелегко. Больше всего болели ноги — вот как набегался за лошадью!

Разогнувшись, он оглядел себя. Рубашка, и без того драная, изорвалась в клочья. Штанина была залита кровью.

Чекир уселся на землю и долго так и эдак крутил головой, прислушиваясь к себе.

— Ой, плохо!

Дардаке сказал:

— Никому не говори, что мы с тобой дрались. Старшие узнают, из-за чего началось, — смеяться над нами будут. Давай так: кто первый расскажет о драке, тот заслуживает плевка.

Чекир все качал головой.

— А что ты скажешь дома, если спросят? — Он рассмеялся. — Видел бы ты себя! Будто бороной по тебе проехали. Неужели и я такой, а?

Проведя ладонью по лицу, Дардаке увидел на руке следы крови. Нащупал на шее рубцы, под глазом опухоль. Но хуже всего, конечно, то, что так ужасно изорвана рубашка…

Чекир медленно, держась за бок и кряхтя, поднялся на ноги. Облизывая запекшийся рот, он осклабился и вдруг протянул Дардаке руку:

— Давай подружимся. Я первый начал задираться…

Дардаке сжал в горячих ладонях длиннопалую кисть Чекира и широко улыбнулся. Он искренне обрадовался тому, что старший предложил ему дружбу. Казалось бы, он, победитель, мог предлагать или отказывать. Но Дардаке уже забыл о своей победе. Он и о драке давно бы забыл, да больно много осталось от нее следов.

Вдруг Чекир скинул с себя бешмет. Дардаке показалось, что новоявленный его друг снова собирается драться. Нет, он стал рубашку с себя снимать. Снял и протянул ему:

— На, возьми!

Дардаке слова не мог выговорить.

— Бери, надевай, — настойчиво повторял Чекир. — Мне дай свою… Побратаемся.

Серая сатиновая рубашка Чекира была почти новой. Ни одной заплатки. У Дардаке сильно забилось сердце, он не знал, как быть.

Чекир, раскрыв ворот рубашки, накинул ее на голову Дардаке, как хомут.

— Ой, подожди! — весь дрожа от возбуждения, сказал Дардаке. Он поспешно снял с себя обе рубашки и стал натягивать ту, что дал ему Чекир.

Он уже и голову продел в ворот и руки просунул в рукава, рубашка не налезала.

— Что же ты, давай, давай! — торопил его Чекир и стал сильно тянуть за подол вниз.

Вдруг раздался треск, и новая рубашка Чекира лопнула сразу в трех местах. Лицо Дардаке, испуганное и удивленное, появилось в прорехе. Чекир в первую минуту тоже испугался. Но тут же стал хлопать себя по ляжкам и хохотать. Он так хохотал, что старая лошадь, скосившись на него, отбежала подальше. Даже на ногах не мог удержаться Чекир, упал и катался по земле от хохота, показывая на запутавшегося в рубашке Дардаке и повторяя:

— Ой, ой, не могу! Как мышь, летучая мышь… Ну побегай немножко, посмеши меня… Ой, ой, не могу! Все рваное… У тебя, у меня — одни клочья.

Дардаке сперва не смеялся, хотелось плакать — так жалко было новой рубашки Чекира. Но когда Чекир на себя нацепил серые лохмотья, Дардаке тоже не мог удержаться от смеха. Только с молодыми так бывает — нападает хохот, и остановиться не могут. Овцы разбрелись по склонам гор, коровы, все, как одна, повернули головы в сторону Дардаке и задумчиво уставились на своего повелителя.

— Смотри, смотри, бык сейчас ругаться начнет! — сказал Чекир и еще пуще расхохотался.

Остановился он так же неожиданно, как и начал. Видно, какая-то мысль поразила Чекира. Рассмотрев внимательно обрывки своей рубашки и переведя взгляд на полуголого друга, он всплеснул руками и воскликнул:

— Слушай, Дардаке, ты, оказывается, широкий, как бык. Ай-яй! На три года я тебя старше, на голову выше — не годится моя рубашка, мала тебе. Нет, ты не как бык, ты как трактор: пятнадцать лошадиных сил! Нашел же я с кем связываться.

Дардаке помог Чекиру собрать овец в стадо и проводил его до поворота. Вернувшись вечером домой, он сказал матери:

— Я лез на скалу и поскользнулся. Хорошо, что голову не пробил, мозги не вытекли.

Мать закричала на весь аил:

— Ах ты глупый, ах ты несчастный — что сделал с собой, на тебе живого места нет! Где я тебе возьму рубашку? Из этой только лапшу варить. Что я буду с тобой делать? Нет нисколько в твоей голове мозгов! Потому только не вытекли, что нет ни капли…

Дардаке сидел, понурившись, глядя в землю, но душа у него ликовала: он нашел себе друга.

У Дардаке правый глаз опух, почти не открывался, ноги после долгой беготни плохо слушались, рубцы на плечах и на шее за ночь покрылись корочкой; чуть шевельнешься, кажется, что тебя стегают крапивой. А тут еще мать, чудом скрепив нитками обрывки рубашки, таких грубых наделала швов, что они цеплялись за каждую ранку на теле, за каждую царапинку.

Выгнав коров на пастбище, Дардаке, по-стариковски кряхтя и охая, опустился на камень и стал вглядываться в даль. Сразу даже и сам не понял, чего ищет, кого ждет с нетерпением. Раздвигая веки правого глаза пальцами, глядел на пологий холм, где вчера появились овцы. Он даже петь пробовал, но не пелось ему сегодня. Сперва не признавался себе, что жаждет появления друга. Он собирался даже отвернуться, если увидит, что Чекир гонит сюда овец. Вроде бы он не особенно заинтересован. Прошел час, другой, и уже не мог сидеть на месте Дардаке. Хоть и болели ноги, он и на один холм поднялся, и с другого оглядел все окрестности. Вскарабкался на скалу и долго смотрел в ту сторону, где скрылся вчера Чекир со своим стадом.

Не мог же новый его друг забыть дорогу к этому пастбищу! Кровь ударила в голову Дардаке: «Наверно, лежит больной. Он ведь и с лошади падал, я еще ногой его стукнул. Ой-е! Правильно говорится, что гнев мой — враг мой. Надо ж было дойти до такой ярости! Эх, да провались этот проклятый колпак, из-за него я, наверно, искалечил парня!» Подумав так, Дардаке сорвал с головы серый войлочный колпак и что есть силы шлепнул им о камень.

— Да пропади ты пропадом, если из-за тебя погиб человек! Хоть ты и с моей головы, знать тебя не хочу, проклятый! Подумать только, паршивый комок овечьей шерсти, а сколько наделал бед! — Он кулаком погрозил своему жалкому, распластавшемуся на камне колпаку: — Проси прощения, иначе не подпущу тебя больше к своей умной голове, не буду поить своим потом, не возьму домой. Жарься тут на солнце и мокни под дождем!

Бедному Дардаке так хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, так устал он от одиночества, что старую войлочную тряпку готов был принять за живое существо.