Виктор Алексеев - Последний бобр (сборник)

— А жаль, что Сережка в лагере и не увидел своего питомца, — сказал Петр Иванович, — но я ему напишу, что жив и здоров его Чушка.

Желтые листья шуршат под ногами. Я иду по узкой тропке, которая бежит между желто-зелеными деревьями и спускается прямо к речке Пахре.

Надо мной кругами проносятся стаи грачей. Они о чем-то громко кричат, наверное, совещаются между собой или подгоняют молодых грачат.

Вот уже несколько дней перед отлетом на юг грачи собираются огромными стаями и летают по многу часов в день, увеличивая круги над своим домом.

И вдруг недалеко за кустами я услышал крик — одиночный, жалобный. Подошел к кустам и увидел раненого грача. Он пытался подняться, опирался на одну ногу и крыло и тут же падал, ударяясь клювом о землю.

Я бережно поднял его и понес домой.

— Ну, здравствуй, — говорю я и подхожу к клетке. «Карл!» — отвечает грач.

— А-а! Извини. Здравствуй, Карл Карлыч.

Грач удовлетворенно стучит белым клювом по клетке. Он уже почти выздоровел, только правая лапка еще болит, и Карл Карлыч осторожно ступает на нее. Настроение у грача превосходное. Он уже забыл, как тосковал и упорно ложился головой на юг — в сторону, куда улетали его друзья. А сейчас за окном медленно падают снежинки и стоят сугробы.

Карл Карлыч уже примирился со своим одиночеством и очень редко смотрит в окно, лишь тогда, когда прилетает синичка и стучит клювом по стеклу: тук-тук-тук. Тогда я открываю форточку и бросаю ей кусочек сала, а потом кормлю грача.

Карл Карлыч ест все: и хлеб, и колбасу, и фрукты, и даже конфеты.

В нашей квартире грача любят все, кроме собаки Найды. Когда птица пытается сказать что-то, Найда вздрагивает и лает на нее. И все из-за того, что однажды Найда просунула нос в клетку, а Карл Карлыч больно ударил ее по носу своим длинным, ровным и крепким клювом. С тех пор Найда и Карл Карлыч непримиримые враги.

О том, что пришла весна, я узнал самым первым. И помог мне в этом Карл Карлыч. Всегда степенный, подтянутый, с гордо поднятой головой, грач неожиданно изменился. Утром он растерянно поглядывал по сторонам, пытался взлететь и больно бился о прутья клетки.

«Что-то непонятное происходит с птицей», — подумал я и вышел на улицу. На земле и крышах по-прежнему лежал снег, мальчишки играли в снежки и катались на санках, но в теплом воздухе плыл легкий аромат цветов.

— Завтра будет весна, — сказал я соседу.

Он подозрительно глянул на небо, потом на меня и веско ответил:

— Рановато.

Но назавтра пришла весна. И все это видели, потому что теплее задышало солнце, вытянулись обиженные сосульки и заплакали: кап-кап-кап. А с крыш с грохотом стали сползать пласты снега.

«Карл! Карл!» — призывно кричал грач, и я понял, что пора отпускать его на волю.

Закрепив на ноге грача приготовленное колечко, я опустил Карла Карлыча на землю. В первую минуту он не хотел ничему верить. Отлетел на несколько метров, потом вернулся, прошелся своей гордой походкой, резко взлетел на крышу и снова опустился возле меня.

Из состояния растерянности его вывела Найда. Она выскочила из подъезда и от неожиданности даже присела, разинув рот. Карл Карлыч метнулся в сторону и полетел.

«Карррл!» — откуда-то издали донеслось до меня.

Я вхожу в класс — окна все распахнуты. Ребята сидят тихо, вопросительно смотрят на меня и ждут, что я скажу. Я улыбаюсь, потому что мне самому нравится, что весна заглянула и в наш класс. А в Горках весна по-особенному красива. Пахра разливается так, что от кустарников на берегу торчат только макушки, а на полях белеют большие острова снега, и по дорогам говорливо спешат ручейки.

«Что-то задержало грачей в пути, — подумал я, — может быть, буря или снегопад. А где сейчас бродит Карл Карлыч?»

И вдруг кто-то тихо воскликнул: «Грачи!»

Все ребята оглянулись на окна. По голубому небу, от самого горизонта до нашего леса, была протянута черная дорожка, а в воздухе гремел торжественный крик грачей.

Однажды, возвращаясь с ребятами с экскурсии, на дорожке у самого дома я увидел грача с кольцом на левой ноге.

— Карл Карлыч! — позвал я.

Грач оглянулся, увидел меня и запрыгал навстречу. Ребята удивленно остановились сзади.

— Здравствуй, Карл Карлыч, — сказал я и протянул руку.

Карл Карлыч несколько раз стукнул клювом по моей ладони. Потом отлетел в сторону и замахал крыльями, словно приглашая следовать за ним. У самого стройного дерева Карл Карлыч взвился вверх и сел на ветку. На верхушке дерева висело несколько гнезд, похожих на большие плетеные корзины. В одну из этих корзин и залез Карл Карлыч.

— Ах, вот оно что! Ты теперь живешь здесь, — сказал я. — Прилетай в гости!

Ребята окружили меня и теперь уже пришлось рассказать им эту историю.

Если вам где-нибудь встретится грач с кольцом на левой ноге, знайте, что зовут его Карл Карлыч и живет он в Горках.

В душе у Миши все кипело. Ведь сам пришел, рассказал, что укусила и поцарапала его нутрия, попросил, чтобы сделали укол, а его взяли и положили в больницу. Вначале думал, ладно, день или два потерпит, и вдруг узнаёт, что продержат десять дней. Провести весенние каникулы в душном, пропахшем лекарством помещении, когда другие будут гонять на велосипеде и ходить на пруд, показалось ему верхом несправедливости.

Он выскользнул из не очень крепких рук старшей медсестры, которая вела его в палату, побежал вниз по лестнице и, надо же, попал прямо в сильные объятия человека в белом халате. Этот рослый дядька руками, как щипцами, подхватил его под мышки, положил себе на бедро и снова поднялся на второй этаж.

— Пусти, крокодил! — кричал Миша, дрыгая ногами. — Все равно убегу!

Врач положил его на койку, одним движением стянул брюки вместе с трусами, накинул одеяло и вышел из палаты. А вслед неслось:

— И без штанов сбегу, вот посмотрите!

Мальчик плакал и катался по койке, а у дверей палаты уже собрались любопытные больные. И вдруг рядом кто-то спокойно и четко произнес:

— Ну покуражился и будет. Лучше скажи, как тебя зовут.

Миша даже приподнялся на локти, чтобы поудобнее разглядеть говорившего. На соседней высокой койке лежал человек, спрятанный в гипс, как в средневековые латы, только глаза и рот были свободны от бинтов.

— Никак! — все еще в пылу отчаяния и злости крикнул Миша и укрылся с головой одеялом. В палате стало тихо.

— Вот что, Никак, — сказал человек в гипсе, — подай-ка мне стакан с водой.

Одеяло зашевелилось, и между складками, как из норки, показалось тонкое, с большими глазами лицо мальчика.