Лев Рубинштейн - Честный Эйб

— Второй раз вы встречаете меня с оружием, Бакстер, — сказал он добродушно. — Помните, как я приехал к вам на ферму в Иллинойсе?

— Ах, мистер Линкольн, то бишь господин президент, — искренне огорчился Бакстер, — а ведь я до сих пор не вернул вам десять долларов!

— Ничего, Бакстер, — сказал Линкольн, — я сейчас сравнительно прилично живу. А вы как? У вас, говорят, тихо?

— Тихо-то тихо, — отвечал Бакстер, — но скучно.

— Скучно? А что вы хотите?

— Наступать, — отвечал Бакстер.

Линкольн посмотрел на него внимательно, осклабился и заложил руки за спину.

— Ох, Бакстер! — сказал он. — И я рад бы наступать, но наши генералы предпочитают оборону.

— Генералам лучше знать, но мои ребята предпочли бы наступление, — неловко вымолвил Бакстер. — Ошибочно думать, что солдаты любят войну в траншеях.

Линкольн посмотрел на лагерь. У полупогасших костров стояли фигуры в зимних пелеринах и надвинутых на уши фуражках. Шинели были в грязи, сапоги превратились за зиму в опорки. Из поднятых воротников торчали спутанные бороды всех оттенков. Пар от дыхания сотен людей стлался над поляной.

— Холодно, — сказал Линкольн. — А как с питанием?

— В последнее время жрём одну солонину, — неохотно проговорил Бакстер.

— Капитан, а где мятежники? — спросил Тэд, которому уже давно не терпелось вступить в разговор.

Линкольн посмотрел на капитана. Тот улыбнулся, глядя на возбуждённое лицо мальчика.

— Если вам угодно, господин президент…

— Ведите нас, Бакстер, — сказал Линкольн.

Идти пришлось недолго. За лесом начиналась глубокая канава, которая вела к возвышению, обложенному брёвнами и мешками с песком. Это был род люнета [14] Люнет — открытое полевое укрепление, имеющее не менее трёх сторон (фасов). . За заграждением сидели два солдата с винтовками, положенными на парапет. Один солдат стоял за пригорком, обняв свою винтовку и приложив к глазам бинокль.

Вдали были видны закопчённые стены и пустые окна разрушенного артиллерией городка Фре́дериксберга. По реке Раппаханнок шёл лёд. Лёгкий морозный ветерок приносил через реку запах дыма от костров южан и слабо шевелил звёздный крест на знамени мятежников, которое торчало на уцелевшей колокольне. Кругом было тихо.

— Папа, я думал, что на войне стреляют, — разочарованно сказал Тэд, — а тут все только и делают, что дрожат от холода. Капитан Бакстер прав, что это скучно.

— Я ничего не могу сделать с мятежниками, Тэд, — серьёзно проговорил Линкольн, — потому что они мне не подчиняются.

Он обратился к часовому:

— Скажи, пожалуйста, мой друг, часто тебе приходится видеть «серые спинки»?

— По воскресеньям, сэр, — отвечал солдат. — В воскресенье утром они молятся и встают во весь рост. Они всегда стоят открыто, когда молятся.

— Ты из Иллинойса?

— Так точно, сэр. Но семья у меня в Вашингтоне.

— Дети?

— Девочка шести месяцев, сэр. Жена работает на табачной фабрике.

— Хочешь отпуск на три дня?

Солдат покачал головой.

— Спасибо, сэр, не надо. Лучше было бы поскорей покончить с лагерем на том берегу реки.

— Да, — рассеянно произнёс Линкольн, — это правильно. Извини меня, мой друг. Спасибо, капитан Бакстер. Я узнал здесь больше, чем можно понять по сводкам военного министерства. Надеюсь увидеть вас в мирное время.

— И я надеюсь, мистер Линкольн. У нас ведь в Иллинойсе хозяйство. До свиданья после войны.

В середине дня в тылу Потомакской армии состоялся большой парад по случаю прибытия президента. Прошло четыре корпуса пехоты, четыреста пушек и целая конная армия. Во главе одного из полков скакал на своём пони Тэд Линкольн. На нём была военная форма, и он лихо салютовал отцу. Линкольн погрозил ему пальцем.

Когда проходил Восьмой иллинойский полк, Линкольн взял у адъютанта бинокль и долго всматривался в ряды.

— Где капитан Бакстер? — спросил он.

Никто из адъютантов и генералов не мог ответить на этот вопрос, потому что никто не имел представления о капитане Бакстере. Послали адъютанта в штаб полка. Парад успел кончиться, пока этот адъютант прискакал обратно и доложил:

— Капитан Бакстер ранен в живот два часа назад случайной пулей и отправлен в госпиталь.

— …Уитмен! Что там с капитаном?

— Спит после операции. Пульс повышен, температура небольшая.

Дежурный врач подышал на руки и похлопал кулаками.

— В толк не возьму, когда кончится этот холод! — сказал он. — У нас в Миссури уже все деревья зелёные…

— Извините, сэр! Вы не могли бы подойти к негру?

— Какой негр? Вон тот силач? Подождёт часок. У меня не хватает времени осматривать каждого негра по три раза в день. Что с ним?

— У него жар.

— Подождёт часок.

Уитмен не сказал врачу, что этот «часок» может быть последним в жизни солдата. Он подошёл к негру сам. Чёрный гигант лежал на спине, закинув голову, и шумно дышал широко открытым ртом.

Уитмен взял в обе руки горячую, неподвижную ладонь негра и присел на край кровати.

Негр посмотрел на него воспалёнными глазами и пролепетал:

— Я выздоровею, масса белый. Не беспокойтесь.

На соседней койке тихо спал капитан Бакстер. Рука его лежала на груди. Он иногда шептал чуть слышно: «Мы встретимся… после войны…» Но глаз он не открывал и словно отдыхал после долгого и трудного похода.

В девять часов дневальный зажёг у входной двери керосиновую лампочку. Уитмен сидел возле окна. Обычные звуки госпиталя — звон металлической посуды, стоны, храп, приглушённые споры раненых и возгласы мечущихся санитаров — всё это сливалось для него в привычный шум, на который он давно перестал обращать внимание. Но стоны «своих» раненых доходили до него мгновенно, как плач своего ребёнка доходит до матери в гуле тысячной толпы. Сейчас было спокойно.

Уитмен смотрел на нависшее над городом сумеречное небо, и ему казалось, что где-то там, в вышине — над тусклыми огнями лавок, над уличным стуком колёс, над мокрыми крышами, — где-то там, в безграничной пустыне облаков, вьётся огромное знамя. Оно не всем видно. Люди бегут торопливой походкой, пригнув головы, в погоне за сегодняшним счастьем и не обращают никакого внимания на это сверкающее полотнище. Но приходит час — может быть, это час смерти, а может быть, и час радости, — их взор поднимается туда, к облакам, и они слышат шелест знамени, и оно зовёт их к будущему.

Он хотел написать об этом стихи, но тугие, неуклюжие слова не ложились в строчки. Он сидел сгорбившись, большой и пасмурный, и прислушивался. И тут его словно толкнуло в спину: гигант-негр говорил быстро и радостно.

Когда Уитмен подошёл к нему, он сидел на койке. На лице его сияла улыбка, по щекам стекали ручейки пота.