Лев Рубинштейн - Честный Эйб

Бус постоял у окна. Казалось, что в этой театральной суматохе никому нет до него дела. Он снова повернул голову влево и вправо, поглядывая исподлобья, — коридор опустел, шум переместился за кулисы.

Легко ступая, мистер Бус прошёл вдоль балкона театра и оказался перед деревянной дверью.

Он нажал на неё. Дверь открылась. Бус очутился в небольшой тёмной комнатке. Слева была ещё одна дверь. Возле неё стоял стул с жёстким сиденьем.

— Ага, это вход в ложу, — пробормотал Бус.

Он загородил стулом дверь со стороны балкона, оглянулся и вынул из кармана небольшое столярное долото. Затем он приник к двери ложи и стал буравить в ней дырку.

Работа заняла мало времени, потому что дверь была из рыхлого, ветхого дерева. Гораздо труднее было проделать углубления в стене по бокам двери на балкон. Углубления были расположены так, чтоб можно было заложить дверь прутом изнутри.

Бус делал всё это с методическим спокойствием. У этого хрупкого, нервного человека были крепкие, точные пальцы. Работа шла как по маслу, и никто не мешал работнику. Через четверть часа Бус положил в карман инструменты, тщательно убрал пыль и опилки, вернул стул на место и ещё раз осмотрел через дырку внутренность ложи. В полумраке он различил два кресла у барьера слева, одно справа и два немного позади. В самой середине стояло большое кресло-качалка, поставленное боком ко входу.

— Отлично! — прошептал Бус.

Он неторопливо вышел снова на балкон. В зрительном зале сидел администратор с сигарой в руке и мечтательно смотрел на сцену.

— Мистер Бус, — крикнул он, — вы уходите?

— К сожалению, у меня мало времени, — откликнулся Бус, — но вечером я обязательно приду.

— Как вы думаете, — сказал администратор, — не добавить ли света на рампу? Сегодня такой торжественный день…

— Мисс Кин, вероятно, будет возражать, — ответил Бус, — яркий свет режет актёрам глаза. На вашем месте, я всё оставил бы, как обычно.

Он приподнял шляпу над головой и направился к выходу, помахивая тростью.

Через полчаса в дверь небольшого дома на одной из боковых улиц Вашингтона постучали трижды. Стучали набалдашником трости. Хозяйка, высокая, узкоплечая женщина с тяжёлыми чертами лица, долго спускалась по лестнице. За это время раздалось ещё три удара в дверь.

Хозяйка посмотрела в окно прихожей, удовлетворённо кивнула головой и открыла дверь.

Вошёл Бус.

— Добрый день, миссис Саррет! — сказал он. — Ваш сын дома?

— Он ждёт вас наверху. Всё в порядке?

— Лучше быть не может. Этот день запомнят во всём мире!

Бус поднялся по крутой лестнице и постучал в дверь на верхней площадке.

— Саррет, это я. — сказал он и вошёл.

Хозяин дома был в домашнем платье, которое в наши дни выглядело бы странно: на нём был цветистый восточный халат, красная шапочка с кисточкой и ковровые туфли. На столике перед ним были разложены металлические предметы — маленький шомпол, крошечный молоточек, две-три щёточки и бутылка с желтоватой жидкостью.

— Вы были там? — спросил он.

Бус вынул из кармана свои инструменты и положил их на стол перед хозяином. Саррет кивнул головой.

— Услуга за услугу, — сказал он, — вот ваш крошка Деррингер. — Он протянул Бусу небольшой медный пистолет с очень коротким стволом и закруглённой рукояткой.

— В нём всего один заряд. Бус, — продолжал Саррет. — На вашем месте я взял бы ещё кинжал. У меня есть алжирские кинжалы, но они, пожалуй, велики…

— Я возьму свой охотничий нож, — отвечал Бус, — я не могу обременять себя крупными вещами. Меня беспокоит лошадь.

— Вы сами её выбрали, Бус.

— Я очень хотел бы проследить за тем, как её кормят. Кто будет её стеречь?

— Мальчишка, по прозвищу Земляной Орех. Совершеннейший идиот, но большой поклонник лошадей. Служит сторожем в театре. За доллар готов продать родного отца.

— Он не болтун?

— Кто будет слушать болтовню этого слабоумного? — сказал Саррет.

— Кто его рекомендовал?

— Льюис Пейн.

— Вы с ним договорились?

— Это не должно вас беспокоить, — заметил Саррет. — Пейн берёт на себя государственного секретаря, а с вице-президентом договорится Ацеродт. Ваше дело побеседовать с Линкольном.

— О Саррет! Неужели вы думаете, что для меня расстояние в пять футов имеет большое значение?

— Я думаю не об этом расстоянии, мой дорогой Бус, — сказал Саррет. — Я думаю о расстоянии между барьером ложи и сценой. Там футов одиннадцать.

— В «Макбете» я прыгал с высоты тринадцати футов, со скалы на передний план. Это было в последнем акте, где я играл Макда́ффа. Помните?

— Прекрасно, мой друг! Всё семейство Бусов состоит из одарённых людей. Ваш знаменитый брат Эдвин…

— Не говорите мне об Эдвине. Он — увы! — только театральный герой. Я хочу быть настоящим.

— Рад вашему воодушевлению, — проговорил Саррет сколько насмешливо. — Я не актёр, но желаю, чтобы некто получил по заслугам. Кстати, нам повезло. Сегодня в охране Па́ркер.

— Кто это?

— Самый бездарный полицейский в Америке. Имел выговоры по службе. Лодырь и пьяница.

Бус осмотрел пистолет и положил его в карман.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Мне ещё надо будет переодеться и зайти на конюшню.

— На вашем месте я бы выпил чего-нибудь горячительного, — сказал Саррет.

— Нет, дружище! Сегодня — нет! Мне нужна ясная голова.

— Вы помните, по какой дороге ехать?

— Отлично. Я бывал там не раз.

Саррет встал.

— Итак, — сказал он, — мы больше не увидимся.

— Почему же? — отвечал Бус. — Мы увидимся ещё не раз. Юг ещё дышит.

— Собственно говоря, — сказал Саррет, — мы сегодня доставим удовольствие вовсе не только одному Югу. И на Севере многие будут рады. А мы… в крайнем случае, мы увидимся в Европе.

Они пожали друг другу руки.

Бус пригладил усы и удалился лёгкой походкой тренированного актёра.

Когда дверь за ним захлопнулась, Саррет сказал с верхней площадки:

— Мама, завтра меня не должно быть в Вашингтоне.

Это был «горячий денёк» и для президента — 14 апреля 1865 года, день, который религиозные люди называли страстной пятницей.

Утром Линкольн с женой был в военном порту, осмотрел броненосец, который только что вернулся из похода, потом вернулся домой, принимал посетителей и друзей, читал вслух.

У Линкольна была отличная память. В долгих переездах по штату Иллинойс, от одной судебной сессии к другой он читал Шекспира. И сейчас он помнил наизусть целые страницы.

Это был монолог короля из «Гамлета». Президент читал его с такой силой, что даже мрачный Стэнтон захлопал в ладоши.