Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

Оля оглядела двор. Вспомнила, как ночью мотались за соломой, мать и батя кидали споро, сноровисто, а она светила. Выходит, красть помогала.

Родители то ли не услышали, то ли мимо ушей пропустили. Девушка постояла, наблюдая, как отец выгоняет машину за ворота.

— И мы, выходит, воруем?

Мать обернулась на ходу:

— Три мешка, что ли? Воруют вагонами.

— А цветы, мама, цветы — это вагон?

— Какие цветы-то?

— Да те, которые Брига принес, мама. Это воруют, а зерно нет?

— Вспомнила бабка, как девкой была. Иди помидоры собери.

— Мама!

— Что «мама»? Прут взять?

— Бери что хочешь, а только не вор он, мама!

И вдруг так легко стало, так радостно, что даже прут оказался не страшен. Оля улыбнулась в синее небо:

— Я все равно с ним дружить буду! И рви ты сама свои помидоры!

К воротам она пошла не торопясь и даже ждала, что тяжелая рука опустится на спину. Вот тогда она повернется и перехватит ее, как Брига, и — глаза в глаза, больше никогда себя ударить не позволит! Никому!

Комарье раззуделось не по времени. Беня шлепнул себя по щеке: «Обычно к вечеру начинается, а тут до сумерек еще, как до Китая пешком, солнце высоко стоит».

Неделю было так жарко, что мальчишки успели загореть, облезть и опять забронзоветь свежим загаром. Сегодня с утра жара стала вязкой, влажной, тяжелой, не спасало и купание. Только выйдешь на берег — а уже снова в липком поте. Вот и комарье. «Будет дождь, будет. С одной стороны, хорошо, что тут, на даче, ментов в округе нет, искать никто не догадается, с другой — надоело картошку одну жрать. И курева нет. Даже бычки все вышли». Беня пробовал растирать сухие табачные листы — не то. «И Брига ходит, словно пыльным мешком пристукнутый: то улыбается, как дурачок, то молчит, то клавиши давит. И потрепаться не с кем. А самое поганое, что ему тут все нравится. Или не нравится, а будто он не видит ничего. Мы ж тут как в тюрьме: «не так говоришь», «куда пошел», «почему руки не мыл», «возьми почитай книжку», «спать ложись поздно». Нет, конечно, препод этот молодец, что не сдал. Но хватит уже строить — не малолетки, без советов обойдемся. А главное — время-то уходит! Сейчас бы окопаться где-нибудь, чтобы на зиму, хотя бы подвал застолбить. Ну, не век же тут сидеть! Вон Алеша уже начинает петь, что надо учиться, что, типа, без школы никак. Срок нашей вольнице — до первого сентября, а Брига не видит… малахольный, блин!» Беня в сердцах пнул ведро из-под картошки.

— Ты не пинай, — откликнулся Малой. — Твоя очередь в погреб лезть и чистить.

«Утекать надо отсюда. Задолбало».

Ольга обернулась у самых ворот. Мать так и застыла соляным столбом. Жалко ее стало и обидно до слез. Мать сама сто раз говорила, что Олюшка — надежда ее, что дочь у нее одна, что она ради дочери на все готова. Но если так, почему не видит и не понимает? И врать зачем?

— Далеко собралась? — остановил отец.

Ольга только улыбнулась. Шла не огородами — улицей, не прячась. Вот зайдет сейчас и скажет:

— Здравствуй, Брига!

Что будет дальше, никак не рисовалось. Только улыбка его, распахнутая в синее небо. Перед калиткой Оля вдруг спохватилась, что даже в зеркало на себя не глянула, а ведь пока с картошкой возилась, гряды полола, измазалась… «И волосы грязные — фу!» — Она достала из кармашка маленькое зеркальце — так и есть! Присела на корточки, плюнула на подол и давай оттирать полосы от грязных пальцев на щеках. Старательно терла. «Хорошо, что косу заплела — вроде нормально».

Беня хотел войти в дом, но вдруг за забором мелькнула знакомая голова. Он скользнул на цыпочках к изгороди, приник к щели. «Не привиделось: точно Ольга. Сидит на корточках, трет подолом лицо. Коленки мелькнут — скроются, мелькнут — скроются. Хорошие коленочки, аж в животе что-то екнуло. Значит, сбежала от мамки. К Бриге намылилась. Запала, значит, девочка». Беня потянулся уже к запору на воротах — всполошить сейчас, чтоб ойкнула и подскочила. И внезапно понял: «Если Брига сейчас с ней снюхается, сидеть нам тут до морковкина заговенья. А так, вот он, ответ на задачку о большой и чистой любви». Беня прислушался: Брига все полировал клавиши. «Ну-ну, пусть играет, гармонист». Беня, уже не скрываясь, распахнул калитку. «Здравствуй, счастливый случай! Теперь дураком не быть — и все выйдет».

— Не могла она так, не могла! — Брига вопил в небо и дурел от боли. — Не могла, не могла…

«А почему не могла? Кто я? Что я? А она кто?!» — Брига сгреб в горсть речной песок и что было сил швырнул в реку. По воде пошли круги. «И чего я тут тухлой селедкой валяюсь, сопли пузырями? Надо встать сейчас и идти, идти».

Чего он так на речку-то рванул? Вспомнил Бенины глаза, виноватые, юлящие:

— Не, я, конечно, не пойду, оно мне надо? Свиданка, типа любовь до гроба. Я сказал, что мы друзей не меняем на шалав.

Грязное слово резануло слух. «Да, не меняем. Они, видать, меняют».

Брига рванулся к тарзанке, ухватился двумя руками, и как был в одежде — в воду. Нырнул глубоко, до шума в ушах. Омут. Дна нет. И пока не закололо в груди, держал дыхание зубами. «Ух!» — наверх из-под толщи воды. Над головой — небо. Из-за горбатой спины Саян видна туча, черная, как Бригино настроение. Еще только нос показала, и неясно: может, мимо пройдет, а может, и шарахнет.

«Что там Беня мурлыкал? В десять вечера? У лодок? Что ж она места другого не придумала? Или всех туда водит?» — Женька стянул футболку, скрутил, что было сил; вода полилась потоком. «Ничего, подожду, а на свиданку Беня пойдет».

— Что ты, одурела? — Мать металась за Олей. — Подумай, сколько у тебя таких будет!

«Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж», — ровно, как осенняя муха. Даже в крик не срывается: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж». Олюшка не слушала — пела. Ей казалось, что вот сейчас она взлетит, перестав цепляться за землю.

Часы на стене тикали, отмеряя время до встречи. «Быстрее, быстрее, милые!»

Ольга в эти дни и не видела, и не слышала, и не чувствовала; спроси, что делала — не вспомнит. Сегодня только и ожила. «Брига будет ждать. Брига! Не надо слов, мама!»

— Да пойми, глупая! Ты же очумелая сейчас. Так бывает, я знаю.

Теперь мама не жужжала, а чуть подвывала.

— Я за твоего отца так же вылетела: подружки еще в школу бегали, а я уже тебя таскала. Ольга! Не хочу тебе такого, донюшка-а-а!

Олюшка знала, все уже раз сто слышала. Она остановилась у огромного трюмо и улыбнулась сама себе. Красивая! Все-таки красивая!

— Олька! Городские — ушлые, ты не смотри, что маленький вроде. Как он тебя тогда прижал-то? По-мужичьи.

Ольга вспомнила и заалела. Приложила руки к горячим щекам.

— Дура! — взвилась мать, вцепилась в дверные косяки. — Не пущу-у-у-у-у!

Картошка прилипла ко дну сковородки. Беня попытался отодрать ее — и бросил: «Да черт с ней! Кухарить не нанимался. И так сожрут. Алексей Игоревич все в своих бумагах сидит, что-то строчит. Вот тоже чудик: ничего не видит и не слышит. Недоделанные они с Бригой какие-то. Поймали стих — и понеслись, хоть пожар будь — не заметят. А и хорошо: тут такие дела! — Беня улыбнулся, скинул сковороду с плиты. — Теперь главное, чтобы Ольга на свиданку пришла. Если на лодки сядет, то можно со спины зайти, потом главное покрепче и взасос сразу: дыхалку перехватит — не заорет…»