Энн Файн - Список прегрешений

— Ты сама поосторожнее, Касс! — крикнул я. Но было поздно. Она уже приземлилась обеими ногами прямо на корму моего корабля. И хотя она помогла мне собрать все осколки и щепки со своего толстого шерстяного покрывала и я потом долго хранил их в обувной коробке, но так никогда и не пытался собрать модель снова.

А тот конь давно исчез со стены. Не знаю, что с ним случилось. Теперь там все плакаты новые — лица, лица и тела. Это все реальные люди, не упомнишь, кто из них кто, но я точно видел их раньше. Белочки, зверушки и пластмассовые пони тоже исчезли. А на трюмо Касс хранит теперь маленькие тюбики, баночки и бутылочки и странной формы кисточки, хотя я не видел у нее на веках и половины тех красок, которые есть в ее баночках, и не замечал, чтобы от Касс пахло всеми этими мускусными ароматами.

Может, она из-за этого запирает свою дверь?

Ее книжные шкафы забиты яркими журналами, на обложках — фотографии всяких девиц, похожих на Касс. Журналы такие глянцевые и скользкие, что разлетелись по полу, стоило мне только открыть одну дверцу. Пришлось их все назад заталкивать. Надеюсь, Касс не заметит, что я к ним прикасался. Еще я обнаружил у нее в шкафу комиксы про кошек. Вот не знал, что Касс любит кошек! Уж и не помню, когда она в последний раз разговаривала с нашими.

Почти все в ее комнате ново для меня. Добрая половина того нарастающего прилива беспорядка у нее на полу, по поводу которого вечно ворчит мама, состоит из одежды, которую я на Касс никогда не видел. А еще по всем стенам развешаны сельские пейзажи, каких никогда не встретишь в жизни, а по полу разбросаны тетради, обложки которых она изрисовала узорами из букв собственного имени, выведя цветными фломастерами: Кассандра — Кассандра — Кассандра — зеленым, фиолетовым, синим, оранжевым, желтым и кроваво-красным. На каждую букву у нее небось ушло не меньше часа! Неудивительно, что с домашними заданиями у нее дела обстоят все хуже и хуже.

Я даже нашел несколько писем — от школьных подруг, с которыми она распрощалась на все лето. Никому бы и в голову не пришло писать мне письма из-за того, что мы не виделись сорок два дня! Честно сказать, не помню, чтобы я вообще получал письма, разве что из библиотеки во Фретли. На одном из конвертов большое коричневое пятно — видно, след от кружки с недопитым кофе, которую Касс по небрежности на него поставила. Мне никогда и в голову не приходило взять с собой кружку наверх.

В комнате Касс странно пахло — словно в магазине на Рождество. Моя-то комната пропахла клеем. А еще там повсюду — на подоконниках, на столе, на шкафах и на стенах, а то и свешиваясь из полуоткрытых ящиков, с абажуров и дверных ручек, — болтаются разные побрякушки со всякими гам цветочками. Их десятки, они блестят на солнце, будто настоящие сокровища. Сережки и кулоны, узенькие трубочки помады, шкатулочки, покрытые эмалью, кольца и стеклянные бусы; яркий плетеный ремешок для часов и два расписных блюдца, полные иностранных монет, мерцающие стеклянные бутылочки и баночки, фарфоровые горшочки с красивыми этикетками, закладки для книг и открытки с видами, хрупкие серые сухие цветы и тугие клубки пестрой шерсти. Даже мобиль висит у нее над кроватью — восемь маленьких серебристых дельфинов, плывущих в воздухе. Ну прямо сорочье гнездо, честное слово!

Откуда у нее это барахло? И где она взяла деньги, чтобы купить все это? Украла, что ли? Или это подарки, подарки от Халлорана? И почему папа и мама ничего не замечают?

Я подошел к комоду и выдвинул неглубокий ящик, который мы когда-то разделили картонкой пополам, чтобы наши игральные шарики не перемешивались. Касс выбросила эту картонку. Теперь тут угнездилось яркое белье, я даже не знал, что она такое носит!

Я не хотел к нему прикасаться, но догадывался, что ключ где-то там. Просто я знаю Касс. Там он и оказался, в самой глубине, где никому не придет в голову искать, в одной из этих тоненьких серебряных трубочек, над которыми хихикают на переменах девчонки и передают друг другу за обедом, когда думают, что мальчишки на них не смотрят. Мягкие шелковистые ткани коснулись волосков на моей коже, когда я вытянул руку, и на миг эластик запутался в моих пальцах. Неужели они все носят такое под обычной школьной формой? Неужели мама передает это потом и Лизе?

Я захлопнул ящик и уже было направился к двери, когда заметил в зеркале свое отражение. Я выглядел таким вороватым — словно Джемисон, когда тот крадется за оградой. Я вдруг замер и задумался. Разжал руку и какое-то время смотрел на ключ, но все же не положил его назад в ящик, а лишь плотнее сомкнул пальцы.

Ненавижу смотреть в зеркало! Никогда этого не любил. Когда я был маленьким, мне на миг казалось, что это Касс там стоит, упрямая и угрюмая. Но теперь-то я так не ошибаюсь. Мы уже давно друг на друга не похожи. Вы бы и не догадались, что мы двойняшки. Но я по-прежнему не люблю зеркала. А Касс наоборот. Она перед ними всю жизнь проводит. Не знаю, как ей это удается! Я стоял и смотрел на себя, а отражение таращилось на меня в ответ — совершенно чужой человек, спокойный взгляд, серые глаза. Мне захотелось встряхнуться, у меня было то самое выражение, на которое вечно жаловался Халлоран, когда рисовал меня. Он говорил, что я слишком хорошо замаскировался. Он прав. Я так хорошо замаскировался, что меня будто и нет вовсе. Неудивительно, что он выбрал меня позировать для своего « Печального пугала ». Сказать по правде, я бы и сам не узнал собственного лица в толпе.

— Ууу! — сказал я своему отражению.

Мой голос вновь прозвучал хрипло, как тогда, когда я кричал на Джемисона. Сероглазый незнакомец смотрел на меня и не шевелился, но рука его так же крепко сжимала ключ, как и моя, костяшки его пальцев тоже побелели.

Уж лучше я его зарою. Последние два огарка догорают. Остальные уже потухли, стало еще холоднее. Теперь я буду следить за Касс каждую ночь. Буду лежать и прислушиваться. И наблюдать за тропинкой в окно. А если обнаружу, что она все же улизнула, пойду за ней следом.

В конце концов, в отличие от нее, я не утратил сноровки.

Яне позаботился принести с собой свечей. Чтобы отыскать тетрадь, мне пришлось ползать на коленях в темноте, а вокруг, отдаваясь эхом, падали — кап-кап — жирные капли, словно спустя сотни лет их наконец выпустили на волю. И только здесь, скорчившись у промозглой сырой кирпичной стены, в том месте, куда еще проникал хоть какой-то дневной свет, зеленоватый и водянистый, я смог записать новые семь пунктов в «Список» — последний гадкий урожай, на этот раз полностью мой, все слова только обо мне.

Обалдуй, камень, глухой, болван и предатель . Вот. Это новые пять. Я записал их аккуратно после недоразвитый. Я ничего не забыл, хотя после той сильнейшей грозы прошло уже больше недели. Тогда я закопал ключ Касс и, промокнув насквозь, попытался проскользнуть домой, но наткнулся на отца, он вернулся весь в грязи, тоже мокрый до нитки и злой как черт.