Клара Ярункова - Золотая сеть (повести)

— Боится затупить свой хромированный топорик! — поддакнул Милан.

— Ха! А ты думаешь, он у него для дров? — прошептал Гонза.

Милан вытаращил глаза.

Девочки принесли Гонзе какую-то черную тетрадь. Милан ушел. О продолжении разговора с Гонзой нечего было и думать.

Осторожно переступая с одной босой ноги на другую, Милан шел и думал.

«Гонза — друг, какого нет ни у кого! И Бритта друг, но Гонза — самый лучший друг. И Гонза умнее. Потом ему уже пятнадцать лет. Но почему он так не любит Вило? Неужели только потому, что Вило немец? А может, Вильгельм сам жалеет, что он немец? Хотя никто не может выбирать себе национальность. И все же плохо быть немцем. Да еще таким, у которого отец был эсэсовцем. В таком случае я ушел бы из дому. Но разве это помогло бы? Все-таки я бы остался немцем. А такой красивый топорик, как у Вило, я бы тоже хотел иметь».

Милан подошел к ручью, сел, вытащил из кармана нож и стал чистить картошку. На дне корзины лежали только совсем маленькие картофелины.

Вило сидел на скале.

Милан с любопытством посмотрел на него.

Вило удивило это. Он засмеялся, обнажив белые зубы, спросил:

— Вас хаст ду?

Милан с размаху бросил в котел картошку.

— Да просто так! — проворчал он. — Что на тебя и посмотреть нельзя?

А в это время Гонза, окруженный девочками, читал вслух дневник биологов:

— «Сразу же после ухода из лагеря, мы растянулись цепочкой и отправились на биологические исследования. Пять минут спустя мы нашли перо ястреба и челюсть неизвестного животного (наверное, вола) с семью (7) зубами, В чаще для нас был приготовлен сюрприз — осиное гнездо. Мы установили, что оно не заселено, и взяли его. Потом мы наткнулись на лисью нору. В норе было 17 обглоданных костей и перья.

Атанас Христов из Бургаса увидел свернутую в клубок змею. Она была длиной примерно 80 сантиметров. Мы испугались, сразу же ушли, пока нас змея не заметила. На дороге лежала вторая змея, чуть поменьше, примерно 70 сантиметров длины. Когда мы определили, что это уж, Атанас поймал его. Но вскоре мы отпустили ужа. Атанас нашел еще две змеиные рубашки. Мы осторожно вытащили их из травы. Рубашки были очень красивые. Змеи сняли их, наверное, только вчера. Мы нашли все, что хотели, и даже больше, и отправились в лагерь…»

По мере того как Гонза читал в дневнике о различных находках, биологи выкладывали их на одеяло. Ястребиное перо, челюсть с семью зубами, осиное гнездо, семнадцать обглоданных лисой костей, змеиные рубашки, завернутые в прозрачный целлофан, — все это биологи любовно разложили перед Гонзой.

Гонза тихонько отодвигался. Он, правда, был смелый парень, но пресмыкающихся не переносил.

— Вы хорошо поработали, — похвалил он биологов, как это сделал бы настоящий главнокомандующий. — Заберите свои находки и помогите мне отряхнуть одеяло.

Биологи собрали свои драгоценности, отряхнули одеяло, спросили Гонзу, не нужно ли ему чего-нибудь, и с легким сердцем ушли.

Гонза сменил себе компресс, улегся поудобнее и погрузился в свое командирское одиночество,

— Ну и скука! — вздохнул он.

В полночь дежурство у палаток советской делегации было поручено Саше Козинцеву и Штевко Шмалику из отряда шефов.

— Привет! — Штевко, увидев Сашу, почесал за ухом.

Сашка ничего не ответил. Привычное веселье покинуло его, и он с опаской взглянул на такого же, как и он, маленького Штевко.

Если кому-нибудь придет на ум смеяться над страхами дежурных, пусть сам подежурит ночью в лесу. И ему сразу станет ясно, почему, например, Саша охотнее бы нес дежурство с кем-нибудь из более рослых и сильных ребят. Например, с Миланом Яворкой.

И что могло измениться от того, что вынырнувший из тучи месяц пролил на лужайку потоки молочного света? Черные тени от палаток причудливо легли на лужайку. Эти тени могли обернуться ночными чудовищами. Корни старой ели, вывороченной давней бурей, под призрачным лунным светом определенно превратились в страшного змея. Вот, вот и змей замотает всеми своими головами, зашевелит лапищами, поползет к тебе!

— Знаешь что, Саша? — прошептал Штевко. — Пора бы нам начать дежурство.

— Ну что ж! — ответил Саша тоже шепотом.

— Давай обойдем кругом наш лагерь. Ты иди туда, я сюда. И встретимся. Мы пройдем мимо палаток, а там и до костра недалеко.

Саша кивнул в знак согласия и отправился направо, а Штевко пошел налево. Он медленно и с достоинством вышагивал по освещенным местам и быстро проскакивал теневые.

И случилось так, что, когда Штевко, полный страха, выскакивал из тени, Сашка как раз, полный страха, решил проскочить через нее. Разнесся придушенный писк. Что-то тяжелое плюхнулось на натянутую палатку, и снова воцарилась тишина.

В палатке повскакали. Катка схватила фонарик, выбежала из палатки и посветила в темноту.

В крепком объятии, полумертвые от страха, на палатку опирались ночные сторожа.

— Фу! — и Саша оттолкнул от себя Штевко.

— Что ты бегаешь как сумасшедший? — накинулся на него Штевко.

Катка ехидно хихикнула.

— А ты иди спать! — прикрикнул на нее Штевко. — Что за мода расхаживать ночью! — и, поправив на плечах серое одеяло, он с достоинством удалился, прошептав: — Ославит нас Катка по всему лагерю!

Но страх уже исчез. Сознание, что, кроме них, не спит и смелая Катка, придало дежурным бодрости.

Змей опять превратился в корявые корни. И теперь, когда Саша со Штевко проходили мимо него, они без страха наступили на его вытянутую лапищу.

А из Каткиной палатки еще долго раздавались взрывы смеха. Девочки держались за животы и прямо задыхались от смеха. Проснулась Гроздочка и тоже хотела было принять участие в общем веселье, но девочки положили ей в руки куколку. Гроздочка прижала ее к себе и, сладко зевнув, снова заснула.

Первая успокоилась Келсин. Она дала Катке большую русскую конфету в голубой обертке и стала укладываться на свежепахнущую хвою. Катка повязала голову платочком, посмотрела, хорошо ли повязала платочек Келсин.

— Хорошенько затяни, — сказала ей Катка. — А то тебе в ухо может залезть уховертка.

…С первой встречи Катка полюбила Келсин. Она любила рисовать ее широкое оливковое лицо с черными раскосыми глазами и всегда сердилась, что не может запечатлеть на рисунке блеск черных волос Келсин, заплетенных в длинные косы. Келсин хранила все Каткины рисунки.

А когда Катка узнала, что Келсин воспитанница детского дома, она полюбила ее еще больше. Катка не могла себе представить жизнь без родителей, и ей было очень жалко Келсин Мамитканову, которая не знала своей мамы. Сердилась она на отца Келсин, который уехал со своей землечерпалкой на работу по обводнению далекой пустыни Кызылкум, а дочь оставил в детском доме.