Сергей Семенов - Антошка и журавли

Только что начиналась осень. На полях поспевали яровые и кончался озимый сев. После обеда Антошкины отец с матерью поехали допахивать последние борозды, а Антошке велели немного спустя принести им в поле квасу.

Когда время подошло, бабушка нацедила Антошке квасу в кувшин и послала его в поле.

Солнце хотя и склонялось к западу, но было ясно и тепло. Антошка, в одной ситцевой рубашке, простоволосый и босиком, пошёл через огород и вышел за овины. Ему велели приходить на самую заднюю полосу, к лесу.

До леса от дворов было больше версты. Антошка шёл по межникам [ Межник, межа -- незасеянная полоса, черта меж двух полей, пашен. ], по мягким концам уже засеянных и заборонованных полос, на которых, как иголочки, торчали первые всходы молодой ржи. Везде виднелись люди и шла самая горячая работа. К овинам свозили снопы, веяли ворох вымолоченных зёрен; на лугу стелили лён; в яровом те, кто управились с севом, косили жито и овёс; работали старый и малый. Но Антошка, чувствуя, как его руку оттягивает тяжёлый кувшин, досадовал на то, что его отец с матерью захотели пить. "Вот тащи им теперь этот кувшинище! Велика охота!"

Он теперь сидел бы где-нибудь с товарищами в горохе или бегал бы по лесу, искал грибы и ел бруснику.

Антошке вообще за это лето стало меньше свободы; ему только пошёл восьмой год, а его приучали уж к работам. В покос он носил завтрак, растрясал и ворошил сено; когда молотили, таскал снопы, вертел и резал пояски для снопов. Часто его посылали и в луга за лошадью.

А дальше что? Да всё то же, без конца: будут на косьбу брать, в жнитво дадут серп, в молотьбу поставят с цепом…

Что же это за разнесчастная жизнь!

И Антошке стало жалко себя.

В это время над ним что-то зашумело: не то кто охал, не то похрюкивал.

Антошка поднял голову и увидал, как длинной вереницей с загнутым концом над ним неслась стая журавлей. Они вытянули головы и ноги и, мерно размахивая крыльями, летели так низко, что можно было хорошо разглядеть их.

Всю горечь жизни Антошка сразу забыл и с замирающим сердцем стал следить за журавлями.

"Вот, если бы у ребят были крылья, сейчас бы поднялся и полетел прочь отсюда!.." -- подумал Антошка и глубоко вздохнул.

Он невольно стал шагать тише, зажмурил глаза и представил, как бы он полетел. Он поднялся бы высоко-высоко: выше ёлок, что темнели за полем в лесу, выше всякой избы, даже выше церкви. Он бы летал, а внизу работали бы люди, бегали бы ребятишки и девчонки, и кто-нибудь, глядя на него, разинул бы рот. Захотел бы он в город, полетел бы в город, а то -- в Москву.

"В ней, -- говорят, -- такие диковинки! Всё бы разглядел, разузнал!.."

Антошка уже подходил к пересохшей речке, за которой начинались их полосы.

Перед спуском в овраг Антошка не утерпел, чтобы ещё не поглядеть на журавлей. Те перелетели поворот речки и, курлыкая, взвились вверх над холмиком, закружились, как будто намереваясь опуститься. Вереница их изломалась, курлыканье делалось всё громче; вот действительно они стали опускаться книзу и сели на самой вершине холма. У Антошки замер дух.

"Сели! Пойду хоть погляжу",-- подумал он и, забыв, куда он шёл, выпустил из рук кувшин и бегом пустился по берегу речки.

Он бежал берегом, пока речка текла прямо на полдень, потом круто поворачивала на восток. Тогда Антошка перебежал её и вышел на проторённую дорожку. Теперь журавли были уже недалеко от него. Они ходили по полю и клевали что-то на земле.

Антошке захотелось так подкрасться к ним, чтобы они этого не заметили.

Кругом была открытая местность, и только налево тянулся молодой лесок.

Антошка бросился туда.

Долго шёл он за кустами, пока не подкрался к журавлям поближе. Потом он опустился на четвереньки и, быстро перебирая руками, пополз к журавлям.

У Антошки замирал дух от волнения, он видел журавлей совсем близко, а те его не замечали, ходили вразброд и что-то подбирали.

Вдруг один из журавлей насторожился, вытянулся, повернул голову туда-сюда и вдруг пронзительно крикнул. Другие журавли вытянулись тоже и ответили на его крик. Первый журавль согнул шею и побежал вперёд, остальные бросились за ним. Разбежавшись, журавли взмахнули крыльями и стали подниматься на воздух.

Они поднялись беспорядочной кучей, сверкая на солнце светлым пухом под крыльями, но, поднимаясь выше, они опять вытягивались вереницей и, курлыкая, понеслись дальше.

Антошка вскочил на ноги и глядел на них с жадным любопытством.

И чем дальше улетали журавли, тем Антошке становилось досаднее. Зачем они улетели? Отчего не подпустили его ближе?.. Вот, если бы он журавлём был, он не дичился бы так, всех бы подпускал, опустился бы в деревне, стал бы играть с ребятишками, позволил бы себя гладить, маленьких катал бы на спине…

Когда журавли скрылись из глаз, Антошка повернулся и тихо пошёл обратно. И вдруг он вспомнил, где он должен сейчас быть и куда он попал. Где у него кувшин с квасом?

В испуге бросился он что есть духу назад по прежней дорожке.

Он бежал, а душу томил страх, что он придёт поздно и его будут бранить за это…

Он пересек на повороте речку и побежал опять по берегу. Он запыхался, ноги его устали, но мальчик подгонял себя. Вот наконец и то место, где он бросил кувшин. Но где же кувшин?.. Антошка глядел направо, налево, не отрывая глаз от земли, но кувшина нигде не было. Антошку охватило отчаяние. Что ему теперь делать? Как показаться своим?.. И домой заявиться не слаще: что он скажет бабушке?

Антошка остановился и не знал, что ему делать. Сердце его давила тяжесть; теперь Антошку взяла досада на самого себя, и он заплакал.

Усиленно сморкаясь и утирая слёзы, Антошка побрёл в кусты, росшие по берегу речки; там он бросился ничком на землю и всё продолжал плакать; горечь не проходила, а, кажется, разрасталась, голова кружилась, и ему почудилось, что и в земле кто-то плачет. Он притих, сдержал слёзы и долго лежал прислушиваясь, не раздастся ли снова чьё-то рыдание, но там, в земле, рыданий не слышалось… Антошка замер; горечь понемногу утихла, плакать больше не хотелось, плакать и двигаться. Лежать бы вот так целый век, и ничего ему больше не надо…

Вдруг он услышал над собой какой-то голос и насторожился.

"Эй, мальчуга!" -- раздался вдруг чей-то голос.

Антошка поднял голову. Перед ним стояла старая, сгорбленная старуха, каких у них в деревне не было; лицо было смуглое, нос крючком. "Верно, это колдунья", -- как-то сразу подумал Антошка.

"Мальчик, а мальчик! Дай попить".

"У меня нет ничего", -- сказал Антошка.

"Как -- нет? А вон кувшин стоит".

Антошка взглянул направо и увидел около себя свой кувшин, синенький, с обмотанной тряпкой ручкой и заткнутый капустным листом. Антошка радостно вскочил и подал кувшин старухе. Та жадно стала пить, а потом подала кувшин обратно мальчику и сказала: