Николай Печерский - Будь моим сыном

Ванята поднялся. Только сейчас он почувствовал, как ныли у него все косточки, разливалась по телу жаркая, томящая усталость. Даже на речку не хотелось идти,

Ребята собрались все вместе, поговорили и тут же, большинством голосов, решили на речку не ходить, подож­дать, пока спадет жара. Только Пыхов Ким хорохорился, грозил, что уйдет «мырять» один. Но Киму никто не верил. Он всегда норовил делать по-своему, а потом подумает — и на попятную. Такой был характер у этого рыжего, но все же компанейского человека,

Марфенька и Ванята шли домой вместе. Ребята разбре­лись по степным дорожкам. Кто вправо, кто влево, кто по глубокому оврагу, который козюркинцы называли Тишкиным яром. Марфенька и Ванята выбрали самую короткую, петлявшую по жнивью тропу. В стороне, будто айсберги, мелькали стога соломы, бороздили поля гусеничные трак­торы. По черной борозде ходили друг за другом и кланялись земле грачи.

Марфенька остановилась, посмотрела из-под ладони в степь.

— Видишь? — спросила она. — Пыхов с Сотником пашут!

— Пускай пашут...

— Какой же ты все-таки! — воскликнула Марфенька.

— Какой есть, — глядя в сторону, ответил Ванята. — Пошли! И так запарился...

— Нет, я не пойду! — упрямо сказала Марфенька. — Мне с Ваней посоветоваться надо.

— Советуйся. Я разве запрещаю!

— Значит, не пойдешь?! — с вызовом спросила Марфень­ка.

— Не хочу. Я тебе уже сказал.

— Почему не хочешь? Ты говори!

— Не видал я, как пашут, что ли... Только время зря терять.

— Нет, я знаю, отчего не хочешь, — сказала Марфень­ка. — Ты Сотнику завидуешь, вот чего!

— Сама завидуешь, а на меня сваливаешь! Я разве не знаю...

— Нет, я не так завидую, — обиженно сказала Марфень­ка. — Ты совсем иначе завидуешь! Я все понимаю... Идем сейчас же!

Марфенька потянула Ваняту за рукав, повела к чернею­щей вдалеке пашне. Они долго шли по жесткой, колючей стерне, обогнули стог соломы и снова увидели трактористов. Трактор неторопливо полз по полю. Сзади тянулась глубокая борозда; металлическим блеском отливали поднятые лемеха­ми отвалы земли.

Положив ладони на рычаги, Сотник сидел на круглом, обшитом дерматином сиденье. Пыхов, в красной майке, стоял рядом, не спуская глаз с напарника, следил за каждым движением его руки,

— Здравствуй, Ваня-а! — закричала Марфенька. — Здрав­ствуй, Сотник!

Сотник даже ухом не повел. Не расслышал из-за гула трактора или просто не пожелал смотреть на них.

— Вон как фасонит, видала? — с укором спросил Ванята.

Марфенька серьезно и сосредоточенно смотрела на прибли­жающийся трактор. Трактористы вскоре подъехали к тому месту, где стояли Марфенька и Ванята. Пыхов заглушил мотор, спрыгнул на землю и сказал напарнику:

— Иди с ребятами поговори... Я масло проверю.

Тракторист с грохотом откинул железный ребристый капот, согнувшись и отставив правую ногу, стал копаться в моторе.

Сотник подошел к Марфеньке и Ваняте.

— Здравствуй, Ваня! — сказала Марфенька. — Я тебе кричу-кричу... аж охрипла. Я к тебе вчера приходила, а тебя дома не было. Ты тут до ночи вкалываешь?

— Ничего не до ночи! Тоже выдумаешь! Полсмены толь­ко. Председатель с парторгом разнос Пыхову из-за меня устроили. Говорят — в школьной бригаде порядок, а тут... В последний раз, сказали, предупреждают...

Марфенька выслушала Сотника, лукаво сощурила глаза.

— Ты тоже — «дети до шестнадцати лет»?

— Чего-чего? — не понял Сотник.

— Это я так... Я вечером к тебе приду. Поговорить надо. Хорошо?

Сотник вытер лицо рукой. На щеке густо отпечаталась черная маслянистая полоса. Он стал сразу каким-то трога­тельно-смешным и задиристым.

Но Марфенька даже не улыбнулась. Преданно смотрела на Сотника своими голубыми, изумленными глазами.

— Будешь дома? — спросила она. — Я обязательно приду.

— Откуда я знаю? — ответил Сотник. — У нас работы еще вон сколько! Там видно будет...

Пыхов с грохотом опустил капот, обернулся к напарнику.

— Садись, что ли? — сказал он. — Поедем...

Сотник, не простившись с Марфенькой и Ванятой, тороп­ливо пошел к трактору. Сел на жесткое сиденье, положил руки на рычаги.

— Ну, а вы чего стоите? — спросил Пыхов. — Специально­го приглашения ждете? Садитесь, если уж так...

Марфенька с Ванятой ринулись к трактору. Марфенька стала справа от Сотника, а Ванята — слева. Больше на трак­торе места не было. Сотник смотрел из-за плеча на Пыхова. Видимо, он еще не понимал, какое счастье ждет его.

А Пыхов между тем поднял руку и, будто бы все у него было заранее намечено, врастяжку прокричал:

— Трога-а-ай, тракторист! Смотри — осторожней там! Смотри-и мне!

Сотник рванул рычаги на себя. Трактор взревел, качнулся и пошел по полю. Сотник напружинился, слился всем своим существом с машиной...

Марфенька и Ванята стояли по бокам, и казалось им, это не Сотник, а сами они сидели за рычагами, вели по полю тя­желый, гремящий гусеницами трактор.

Ваня сделал полный круг и остановил трактор на том са­мом месте, где сидел на земле и, прикрывая ладонью папи­росу, курил неторопливыми затяжками Пыхов.

— Слезайте! — подымаясь, сказал он пассажирам. — По­катались — и хватит...

Марфенька и Ванята сползли с трактора. Пыхов сел за рычаги, а Сотник стал сбоку. Трактор снова пошел по полю.

Марфенька и Ванята постояли немного и тронулись в путь.

В степи двое — Ванята и Марфенька. Шли и думали об одном и том же. Каждый по-своему. О Сотнике, который скоро станет трактористом, Платоне Сергеевиче и немного, о себе.

Справа и слева, насколько хватал глаз, стелились поля. Хлеб уже почти весь убрали. Только кое-где мелькали гривы нескошенной пшеницы. Еще день-два, и жатве конец. И тогда ударит в колхозном клубе барабан, запоют трубы, начнется веселый летний праздник — дожинки.

Марфенька тоже выступит на празднике. Расскажет, как они работали, как помогали колхозникам убирать урожай. О нем, Ваняте, Марфенька говорить не будет. Да это ему и не нужно. Ну, а если скажет, пускай...

Ванята представил на миг, как все это может произойти. Выйдет Марфенька на трибуну, поглядит в зал на колхозни­ков и скажет:

«К нам приехал недавно Ванята. О нем, конечно, говорить рано, но я скажу. Кое-кто думал, что он лодырь и шатун, но это, товарищи, не так. Он работал честно, по-пионерски. И вообще он будет трактористом. А Ваня Сотник пускай не фасонит. Сотник — человек ничего. Но если он будет зазна­ваться, я возьму свое мнение назад».

На передней скамейке будет сидеть мать в белой наряд­ной кофте и рядом с ней — отец. Он наклонится к матери и тихо спросит:

«Про нашего Ваняту говорят, что ли?»

«А то ж про кого! Он у нас знаешь какой! Да тише ты! Слушать мешаешь!»