Дмитрий Мищенко - Нина Сагайдак

Собственно говоря, она не представляла себе, что такое война. До сих пор все, что слышала о войне, было столь героическое, романтично увлекательное, что слово «беда» с ним вовсе не вязалось. Но раз Яков Осипович говорит «беда», значит, так и есть. Он человек взрослый, опытный. Ему лучше знать…

— Что же мы будем делать? — спросил Яков Осипович, почему-то обращаясь к ней, а не к Ольге Осиповне. — Не сегодня-завтра меня мобилизуют, пошлют на фронт…

— А может, не возьмут. Все-таки трое детей, и Лариса Ивановна больна, — поспешила вмешаться Ольга Осиповна.

— Не буду же я в такое время о своих льготах думать. Как ни трудно, а идти надо.

— Ну, если так, — ответила Ольга Осиповна, — пусть дети переходят к нашему отцу. У него все-таки свой дом, а здесь, что ни говори, снятая квартира.

Яков Осипович не ответил сестре, задумался.

— А что скажет Нина? — опять обратился к ней отчим. — Пойдешь к деду Осипу?

Нина заколебалась. Она подумала, что совет тети Оли хоть идет от доброго сердца, но для нее с братом не подходит. Кто они для деда Осипа, чтобы жить у него? Но сказать прямо об этом не решалась.

— Мне кажется, нам лучше будет у деда Ивана, — сказала она тихо, но твердо, — мы там жили, привыкли, а Ляльке все равно: она еще маленькая, не понимает. Да и бабушка приглашала…

— Когда приглашала? — спросил Яков Осипович.

— Перед экзаменами в школе.

Отчим опустил голову. Помолчал.

Ольга Осиповна собралась было что-то сказать, но не успела. Яков Осипович вдруг поднялся и решительно сказал:

— Ну что ж, раз такое дело, пойдем к бабушке. Сейчас каждая минута дорога, откладывать нечего.

Вечер обещал тихую звездную ночь. Ту восхитительную летнюю ночь, какой привыкли любоваться на Украине не только молодые и не только влюбленные. У кого-кого, а у деда Ивана Михайловича любили подолгу и со вкусом ужинать в саду под деревьями, а то просто во дворе под звездами. Всей семьей обсуждали события дня, рассказывали всякую бывальщину. И так хорошо было им — и взрослым и детям, такими счастливыми чувствовали себя под чистым, усеянным звездами небом, что никому не хотелось уходить в дом. Взрослые частенько оставались спать в саду под вишнями, долго слушали, как замирают вдали людские голоса.

А ночь все увереннее воцарялась над городком. Сперва только на огородах, а потом и во дворе застрекотали кузнечики, несмело, настороженно, как бы опасаясь чего-то: похоже, что прибежали они с поля и осматриваются, вглядываются, нет ли здесь посторонних. Но вот, смелея, заводят такую звонкую и многоголосую песню, что все другие звуки куда-то отступают, словно тают. И, только прислушавшись, можно уловить, что и ветер не спит, перешептывается с листьями. И так тихи, певучи эти звуки, так весело, будто танцуя, колышутся над головой ветви, что тем, кто лежит под вишнями, кажется, будто звуки эти долетают откуда-то из дальних-дальних высот, будто легкие кудрявые веточки веселятся, играют с самими звездами.

То были привычные, будничные ночи. А были еще ночи праздничные, когда с вечера гремела во дворе музыка, слышались веселые песни. Да и не только вечером, до глубокой ночи. И не только во дворе, а во всем городке.

В такие вечера часто светил месяц, по огородам, в долинах стлался туман. Люди не хотели расходиться по домам, а если расходились, то не сразу ложились спать, а если уж и ложились, долго не смежали веки, не сразу покоряясь сну.

Ночь бывала чем-то похожа на день, даже казалась краше дня.

Но все это было и было когда-то… А сейчас люди если и ждут ночи, то разве потому, что ночью реже бомбят самолеты: если и смотрят в небо, то лишь тогда, когда слышен их угрожающий гул.

Сегодня ночь обещала быть спокойной, и Нине хотелось раскрыть окно, выходящее в сад, подышать свежим воздухом. Но, увы, в городе затемнение, приказано маскировать свет, чтобы нигде и щелочка не светилась.

Можно бы и погасить лампу: Ляля и Толя спят, бабуся с дедушкой тоже собираются. Но пора написать матери письмо, а днем для этого времени не будет.

«Дорогая наша мамочка! — Нина аккуратно выводит букву к букве. Чтобы маме легче было читать. — Если бы ты знала, какая это радость для нас — твое письмо. Ведь целых десять дней от тебя ничего не было. Время тревожное, и в голову лезут всякие мысли. Как хотелось бы в такую беспокойную пору быть вместе!

Дядя Вадим, наверно, под Ленинградом, бьется с фашистами. Мы знаем: враг подобрался к самому городу, и это очень волнует нас. Не сладко тебе там, но мужайся, мамочка, и береги себя, родная. За нас не беспокойся: здесь более или менее тихо. Налетают иногда на станцию, но это далеко от нашей Базарной.

Степаненки эвакуировались. Уговаривали бабусю, чтобы и меня отпустили с ними. Да куда я поеду? На кого оставлю Лялю и Толю. Ведь я самая старшая и должна заботиться о всей семье».

Нина поставила точку и задумалась: оставить ли слова насчет эвакуации или вычеркнуть? Лучше все-таки оставить. Пусть мама знает, что город постепенно эвакуируется. Возможно, и они вынуждены будут куда-нибудь податься. Фронт приближается, люди уезжают если не в глубокий тыл, то в удаленные от железной дороги, глухие села. Если придется куда-нибудь выехать и связь оборвется, пусть мама думает, что они эвакуировались.

Размышляя обо всем этом, Нина все же никак не предполагала, что придется когда-либо оставить дедовское жилье. Уж кому-кому, а им выезжать из города особенно трудно. Бабуся и дед слишком стары, Толя и Ляля больно малы.

Но случилось так, что и они тронулись в путь-дорогу.

Фронт неожиданно быстро приблизился к Щорсу, и бомбовые удары с воздуха стали такими частыми, что началось повальное бегство из города. Уезжали кто как мог и на чем мог.

Иван Михайлович все еще не решался оставить родное гнездо. Водворил внуков и старуху в погреб: надеялся, что минет как-нибудь эта лихая година. Когда же артиллерия стала обстреливать не только железнодорожную станцию, но и городские кварталы и им, жившим около церкви, пришлось по-настоящему испытать, что такое близкие разрывы тяжелых снарядов, Иван Михайлович всерьез призадумался над тем, куда и как увезти семью.

— У нас ведь есть друзья в Рудне, — разрешила его сомнения Лидия Леопольдовна. — Найди подводу, возьмем с собой самое необходимое и выедем хотя бы на несколько дней.

— Да где ты возьмешь ее, подводу? — сердился Иван Михайлович, но все же ходил в город, расспрашивал, допытывался и нашел наконец человека, согласившегося отвезти их в Рудню.

Решили ехать под вечер, когда садилось солнце, в надежде, что ночью будет безопасней — обойдется без налетов авиации и бомбежек.

Но, как сказала бабуся, такими «умниками» оказались не только они.