Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета

Пять лет назад из-за несчастного случая умерла жена, через год сын уехал в институт, а сам Казбек Иваныч по болезни вышел на пенсию. Первоначально жизнь как будто не слишком изменилась, — он вставал утром в обычный час, брался за лопату или топор; многое в хозяйстве осталось недоделанным в прошлые годы, и он теперь наверстывал упущенное. А затем, неожиданно для себя, Казбек Иваныч понял, что все его нынешние заботы смешны и бесполезны. То, что он делает, вполне можно и не делать, и ничего, в сущности, не изменится. Вот он опрыскивает виноградные лозы, обрезает сучья у груш и яблонь, а можно не опрыскивать и не обрезать. Пускай уменьшится урожай в саду, все равно можно и без него обойтись. Вот он собрался чинить фундамент, а ведь можно и не чинить, лет десять дом и так простоит без ремонта. Нету смысла и в том, чтобы заводить поросенка и прочую живность. Казбеку Иванычу хватит одной пенсии, а копить деньги просто из жадности — противно и глупо.

Казбек Иваныч совершенно расстроился от этих мыслей, у него заныло сердце. Он бродил по пустым комнатам, трогал рукой холодные стены, дверные косяки, и дом, где он прожил почти сорок лет, казался ему чужим и давно покинутым. Была весна, в саду парила земля, на красных ветках яблонь лопались почки, скоро должны были цвести персики, но и сад казался Казбеку Иванычу безнадежно мертвым, будто его пожгло морозом.

Заходили соседи, говорили о весенних посадках, о том, где достать купорос и мочевину; Казбек Иваныч слушал, отвечал что-то, а сам думал, что и купорос и мочевина ему теперь тоже ни к чему. Впервые за много лет он не стал обрабатывать сад, и дни потянулись до того тоскливые, что впору было кинуть все и бежать на край света. Казбек Иваныч каждый день ходил в больницу, подряд записывался ко всем врачам, принимал все процедуры, какие можно было. Но чувствовал себя по-прежнему скверно и не знал, как убить время.

Наконец он понял, что больше не выдержит. В поселок, где он жил, летом приезжало много «диких» отдыхающих. Они снимали комнаты и столовались у тех хозяев, которые были согласны готовить. Казбек Иваныч не решился сдавать комнату, потому что ждал на каникулы Гришу, но зато взялся варить обеды и ужины.

Он прикупил посуды, продуктов, договорился со старухой-соседкой о подмоге и в один из дней прилепил на калитке объявленьице. Кое-кто в поселке посмеивался; стали говорить, что Казбек Иваныч к старости скупеет, жадничает. Другим хозяевам стряпня и впрямь приносила доход, но Казбек Иваныч меньше всего заботился о деньгах. Он готов был стряпать себе в убыток, лишь бы не чувствовать себя одиноким и никому не нужным.

Пришли первые гости, муж и жена, сели за стол, огляделись. Над столом всплошную нависали виноградные лозы, защищая от солнца; прохладный зеленый отсвет ложился на белую клеенку, стулья и подметенную землю. «Хорошо-то у вас как!» — сказали оба, и Казбек Иваныч едва не начал благодарить их за эти слова. Он суетился возле печки, и ему было хорошо, и на что бы он ни поглядел, — все радовало его и трогало. Он думал, что вот пригодились кому-то и эти старые виноградные лозы, и дощатый садовый стол, и медная керосиновая лампа, и разномастные фаянсовые тарелки, которые совсем недавно он собирался расколотить об камень, чтоб не мозолили глаза и не напоминали о прошлом.

Вскоре отдыхающих набралось много, за столом не хватало мест, но Казбек Иваныч не умел отказывать и принимал новых и новых гостей. За столом бывало шумно, весело. Требовали добавки, шутили друг над дружкой, поднимали отчаянный переполох, если в стакан с киселем попадала пчела. После ужина частенько оставались сидеть за столом, открывали бутылку кислого вина, спорили, рассказывали истории. И Казбеку Иванычу нравилось сидеть вместе со всеми, слушать про «летающие блюдца», про космические ракеты и события в Африке.

— Спасибо, папаша! — говорили все, расходясь.

Казбек Иваныч от усталости едва волочил ноги, он уже отвык поздно ложиться спать, но все-таки провожал гостей за калитку, а потом долго мыл посуду и колол на завтра дрова. Неподалеку в санатории тихо играла музыка на танцевальной площадке, ветер шелестел бумажными листьями кукурузы. Море то ворчало в камнях, то накатывало волну с таким громыханьем, — будто по берегу катился поезд. Звуки были привычные, много раз слышанные; еще недавно они раздражали Казбека Иваныча и тишина в доме казалась от них особенно гнетущей. А теперь он представлял себе, что в санатории танцуют те же самые девчонки, которые сидели нынче у него за столом; ему чудилось, что это они шепчутся в кукурузе, и даже когда он представлял себе поезд, мчащийся по ночному берегу, то видел в освещенных окнах вагонов лица своих гостей. И, ложась спать, он думал о том, что завтра надо идти за продуктами, надо варить кашу на четырнадцать человек, — и спалось ему хорошо.

В конце июня приехал Гриша. Как всегда, он покорно расцеловался с Казбеком Иванычем, спросил о здоровье, но уже через несколько минут, войдя в комнату и распаковав чемодан, притих и поскучнел. Казбек Иваныч не стал ему ничего объяснять, ушел готовить завтрак; вскоре собрались отдыхающие, и он здоровался с ними, усаживал за стол и наливал чай. Гриша смотрел на отца пораженно, ничего не понимая. А когда, наконец, сообразил, то не смог скрыть удовольствия.

— Отец, ты активист, — сказал он. — Ты идешь в ногу со временем.

Гриша, вероятно, радовался, что в доме теперь будет оживленно, что не придется по вечерам в одиночку сидеть на веранде и отвечать на расспросы отца.

В тот же день девчонки подружились с Гришей, позвали играть в волейбол, а теперь всякий день уводят его на море, на прогулку в горы или в кино. И хотя Гриша почти не бывает дома, Казбек Иваныч отчего-то перестал досадовать и обижаться. По-прежнему они мало разговаривают, Гриша все так же замкнут, сдержан, но Казбек Иваныч уже кое-что знает о нем, может раздумывать, втайне беспокоиться, и этого ему достаточно.

Выкурив еще одну папиросу, Казбек Иваныч берет продуктовую корзину, нацепляет на коромысло сразу четыре ведра и выходит за калитку.

Солнце уже поднялось высоко, дрожит воздух. На желтую дорогу из мелких камней и галечника больно смотреть, и кажется, что даже пыльные листья на придорожных кустах отражают слепящий свет. Под заборами, в куцей тени, валяются собаки и стоят на одной ноге петухи с раскрытыми клювами.

У водопроводной колонки выстроилась длинная очередь пустых ведер. Медный краник нехотя поплевывает пузырчатой струйкой. Над мокрыми от брызг камнями гудят пчелы, пьют и не могут напиться.

Казбек Иваныч ставит свои ведра в хвост очереди и шагает дальше по улице, к рынку.

Возвращается он часа через полтора, еще более покрасневший, распаренный, с пропотелой на груди рубашкой. Продуктовая корзина полна, и Казбек Иваныч тащит ее на плече, неловко согнув шею.